Табита Сузума - Запретное

Я закрываю глаза, дыша с трудом, грудь заполняет крепкое чувство отчаяния.

— Я не… Я не думаю, что смогу.

— Почему нет?

— Потому что я беспокоюсь… Мая, что, если мы не сможем остановиться?

— Мы не должны…

Я глубоко дышу и отворачиваюсь, воздух вокруг меня горит от жара.

— Даже не думай так!

Выражение ее лица становится спокойным, она проводит пальцами вверх и вниз по внутренней стороне моей руки, ее глаза полны тяжелой печали. Ее прикосновение также наполняет меня тоской. Я никогда не думал, что простое прикосновение руки может так много передать.

— Хорошо, Лочи, мы остановимся.

— Ты должна остановить меня. Обещай мне.

— Я обещаю.

Она касается моей щеки, поворачивая к себе. Я беру ее лицо в свои ладони и начинаю целовать, сначала нежно. И в этот момент вся боль, беспокойство, одиночество и страх начинают испаряться до тех пор, пока я могу думать лишь о вкусе ее губ, тепле ее языка, запахе ее кожи, ее прикосновении, ее ласках. А потом я изо всех сил стараюсь сохранить спокойствие, а ее руки прижимаются к моему лицу, ее дыхание у моей щеки горячее и частое, губы теплые и влажные. Мои руки хотят касаться ее везде, но я не могу, не могу, и мы целуемся так сильно, что больно — больно от того, что я не могу сделать больше, что, как бы сильно я ее не целовал, я не могу… Я не могу…

— Лочи…

Мне плевать на обещание. Я даже не помню, почему это предложил. Меня ничто не беспокоит… ничто, кроме…

— Полегче, Лочи…

Я снова прижимаюсь к ее губам, крепко удерживая ее, чтобы она перестала отодвигаться.

— Лочи, остановись.

На этот раз она отталкивает меня и отодвигается, держа меня на расстоянии вытянутой руки, ее пальцы впиваются мне в плечи. У нее красные губы — она выглядит взволнованной, обезумевшей и совершенной.

Я дышу слишком часто. Даже больше.

— Ты мне обещал.

Она выглядит расстроенной.

— Да, я знаю!

Вскочив, я начинаю ходить по комнате. Как бы мне хотелось, чтобы здесь был бассейн с ледяной водой, чтобы нырнуть в него.

— Ты в порядке?

Нет, не в порядке. Я никогда не испытывал ничего подобного, и это пугает меня. Кажется, что тело берет надо мною власть. Я так возбужден, что едва могу думать. Мне нужно успокоиться. Я должен взять себя в руки. Я не могу позволить этому произойти. Я часто провожу руками по волосам, и воздух шумно выходит из моих легких.

— Прости меня. Я должна была сказать это раньше.

— Нет! — Я разворачиваюсь. — Ради Бога, это не твоя вина!

— Ну, хорошо-хорошо! Почему ты сердишься?

— Я не сержусь! Я просто… — Я останавливаюсь и прижимаюсь лбом к стене, борясь с желанием биться об нее головой. — Господи, что же нам делать?

— Никто не должен узнать, — тихо говорит она, покусывая кончик пальца.

— Нет! — кричу я.

Умчавшись на кухню, я с яростью обыскиваю морозилку в поисках кубиков льда для холодных напитков. Горячая кислота простреливает по моим венам, а сердце так сильно колотится в груди, что я слышу его. Это не столько физическая неудовлетворенность, сколько невозможность всей нашей ситуации, ужас того, во что мы втянули друг друга, отчаяние от знания того, что я никогда не смогу любить Маю так, как хочу.

— Лочи, ради Бога, успокойся.

Ее ладонь касается моей руки, когда я пытаюсь закрыть ящик морозилки.

Я отмахиваюсь.

— Не надо!

Она отступает назад.

— Знаешь, что мы тут делаем? Ты вообще имеешь представление? Знаешь, как это называется?

Я хлопаю дверцей морозилки и обхожу стол с другой стороны.

— Что на тебя нашло? — выдыхает она. — Почему ты вдруг нападаешь на меня?

Я резко останавливаюсь и смотрю на нее.

— Мы не можем этого делать, — выпаливаю я, ошеломленный внезапным пониманием. — Мы не можем. Если мы начнем, то как остановимся? Как мы вообще сможем сохранять это в тайне ото всех всю оставшуюся жизнь? У нас не будет жизни — мы окажемся в ловушке, скрываясь, все время притворяясь…

Она смотрит прямо на меня, ее голубые глаза расширены от потрясения.

— Дети… — тихо говорит она, к ней приходит новое осознание. — Дети — если хоть один человек узнает, их заберут!

— Да.

— Значит, мы не можем делать этого? Правда, не можем? — это звучит как вопрос, но по страданию на ее лице я вижу, что она уже знает ответ.

Медленно качая головой, я сильно сглатываю и отворачиваюсь к кухонному окну, чтобы спрятать навернувшиеся на глаза слезы. Небо будто в огне — ночь уже закончилась.

14

Мая

Я устала. Так ужасно устала. Это давит на меня как невидимая сила, уничтожая все здравые мысли, все остальные чувства. Я устала существовать каждый день, нося маску, притворяясь, что все в порядке. Пытаясь разобраться в том, что говорят другие, пытаясь сосредоточиться на уроках, пытаясь казаться нормальной перед Китом, Тиффином и Уиллой. Я устала проводить каждую минуту, каждый час, каждый день, борясь со слезами, часто сглатывая в попытке унять постоянную боль в горле. Даже ночью, когда я лежу, обнимая подушку, глядя сквозь открытые занавески, то не позволяю себе сдаваться, иначе я сломаюсь, рассыплюсь на тысячи кусочков, как разбитое стекло. Люди постоянно спрашивают меня, в чем дело, и от этого мне хочется кричать. Френси думает, что это потому, что Нико бросил меня, и я ей позволяю так думать — это проще, чем придумывать новую ложь. Пару раз во время перерыва Нико пытается заговорить со мной, но я даю понять, что не в настроении для разговора. Видно, что ему обидно, но мне все равно. Если бы не ты… думаю я. Если бы не то свидание…

Но как я могу винить Нико за то, что он заставил меня понять — я влюбилась в своего брата? Чувство находилось там годами, поднимаясь все ближе и ближе к поверхности с каждым днем; это было лишь вопросом времени, когда оно прорвется сквозь нашу хрупкую сеть отрицания, заставив нас противостоять правде и признать, кто мы есть — два человека, которые любят друг друга, любят так, что никто другой не может понять. Действительно ли я жалею об этой ночи? Тот единственный миг радости между сомнениями — некоторые люди никогда не испытывают ничего подобного и за всю жизнь. Но минус в том, что вкус чистого счастья — как наркотик, проблеск рая, он заставляет вас желать больше. И после этого момента ничего уже не может быть как раньше. По сравнению с этим все становится серым. Мир становится пресным и пустым, ничего больше не имеет смысла. Ходить в школу — зачем? Сдать экзамены, получить хорошие оценки, поступить в университет, встретить новых людей, найти работу, двигаться дальше? Как я смогу жить отдельно от Лочена? Буду видеться с ним только пару раз в год, как мама и дядя Райан? Они росли вместе, они тоже были близки. Но потом он женился и переехал в Глазго. Так что у мамы и дяди Райана общего сейчас? Разделенные чем-то большим, чем расстояние и образ жизни, даже их воспоминания о совместном детстве исчезли из их памяти. То же самое случится со мной и Лоченом? И даже если мы оба останемся в Лондоне, когда он найдет девушку, когда я найду парня, как мы это выдержим? Как мы сможем смотреть друг на друга, живя отдельно, зная, как все могло бы быть?