Анна Климова - Сердце странника

— Коленька, сынок, возвращайся домой. Я тебя прошу.

Действительно, надо было что-то делать, но возвращаться именно теперь не хотелось. Потому что представился язвительный Олежек: «Что, решил вернуться и просить защиты у мамочки?» Он должен был сам во всем разобраться.

— Ну что ты там молчишь, Коля?

— Я сейчас не могу. Но как только смогу, сразу вернусь. Со мной все в порядке. Все в порядке! Пока, мам.

— Коля…

— Пока!

Он положил трубку и нервно заходил по гостиной, погруженной во тьму.

Из-за чего, из-за чего весь сыр-бор? Ну, положим, передача по телевидению не про него, да и у Олежека есть причина жаждать встречи с ним. Но отчего так тревожно, так гнусно на душе? И вообще, правильно ли он, Колька, сделал, вмешавшись в отношения матери с Олежеком? Ведь любит же он Веру (кажется). Почему мать не может? Какой черт вселился в него, преподнося все в черном свете?

Все последние дни он только об этом и думал. Тишина вдруг многократно усилила мысли, словно голос в пустом спортзале. Тишина и безделье вынудили задуматься о вещах, которые он раньше игнорировал или о них подумать было некогда. В голову полезла философская чушь про звезды и смысл жизни. Вдруг поперли стихи, которые могли бы сложиться в поэму, но оборвались на четвертой строке:

Подумать в жизни я не мог,Что полюблю тебя я,Прочти, любимая, меж строк:Как без тебя страдаю!

Капризная рифма ускользала, заставляя мучиться и хвататься за какую-нибудь книгу.

Постепенно им овладевало тоскливо-меланхоличное настроение с глобально-умозрительным состоянием ума, когда хочется думать обо всем и ни о чем конкретно.

Иногда он спускался на землю и размышлял о людях, которые ему были дороги. Захотелось оправдать все чужие несправедливости только потому, что Вера проявила такое участие к нему.

Ветер на улице усиливался.

Тоска не уходила.

Отвратительно в такой момент находиться в огромном и темном доме одному. Совсем одному. Ни звука. Да бледные лунные пятна на полу и на стенах вносят какую-то кладбищенскую нотку в и без того нерадужное настроение.

Коля почувствовал себя на другом конце вселенной, где нет уже ничего — ни людей, ни городов, ни машин.

Сразу куда-то ушло раздражение и подспудное высокомерие, с которыми он относился к толпам народа, штурмующим общественный транспорт и наступающим на новые ботинки. Строчка из песенки группы «Авария» — «соседи, вешайтесь, подонки!» — не казалась уже на 100 % верной и на 200 % забавной. Ему вдруг остро захотелось оказаться в битком набитом автобусе и уступить насиженное место какой-нибудь усталой тетке. И простое пожатие руки соседу Антону, жившему этажом выше, с которым Колька без устали собачился, не казалось таким уж невозможным.

Захотелось к людям. Оказалось, мизантропия легко лечится одиночеством.

Колька остановился у окна, привлеченный отблесками света, источник которого был где-то за забором, окружавшим участок. В одной из дач кто-то жил! Там люди!

Не раздумывая ни секунды, Ник мгновенно нашел куртку и выскочил из дома. Перелез через забор рядом с упавшей сосной и действительно обнаружил аккуратненький дачный домик, освещенный изнутри. На всякий случай заглянул в окошко. За столом сидели дети и с аппетитом что-то ели. Взрослых видно не было.

— Вы тут одни? — спросил Ник.

— Одни, разве не видно? — ответил Витек. — А тебе что?

Нагловато ответил, но чего не стерпишь в гостях?

— Так. Странно просто, — пожал плечами Ник.

— Странно у мухи в жопке. А у нас родители разводятся. Мама от папани нас тут спрятала. Он хотел, чтобы мы с ним поехали в Америку. А чего мы в той Америке забыли? Нас и тут неплохо кормят. Правда, Катька?

— Да, чего мы там не видели? — засмеялась она, выронив маринованный огурец под стол.

Колька усмехнулся.

Вот ведь врет парень. И не задумался даже!

— А я бы на вашем месте поехал, — заметил Ник с явной провокацией. — Чем плохо? Везде баксы. Да и вообще жизнь другая. Клевая. Не то что у нас.

— Фигня у них там, а не жизнь.

— Совсем фигня! — веселилась вовсю Катька.

— Вы-то откуда знаете? — снисходительно спросил Ник.

— Знаем. Полно педиков, толстых и черных. Всяких уродов тоже хватает.

— Ты что, в самом деле там был? — уже с интересом взглянул на него Ник.

— А что такое? Бывал. С папаней. Он там этим… бригадиром на стройке работает. Получает дофига. В отпуск на Гавайи. У него там дом с двумя этажами, как твой почти. Медицинская страховка, две машины…

— О! А ты говоришь фигня!

— Фигня. Дурные они. На законе помешанные. Посрать не сядут без адвоката. То нельзя, это нельзя. А фараоны там знаешь какие? Попробуй скажи ему что-нибудь, как нашему. Мордой к стене и «браслеты» на руки сразу. Потом такой штраф всобачат, офигеешь!

Ник слушал этого странноватого задиристого парня, который превратился вдруг из молчуна в неудержимого трепача. Но слушать его было интересно. Настолько интересно, что Ник даже про еду забыл. Витек рассказал о том, как нью-йоркские бомжи спят, едят и облегчаются прямо в подземке. Как на сотню простых машин на стритах и авеню приходится двести желтых такси. Как бесконечно воют полицейские сирены. Как в Центральном парке собачники, выгуливая своих питомцев, ходят с лопаточкой и пакетиком, собирая какашки. Как негры торгуют поддельными часами у витрин шикарных магазинов «Картье» и «Буре». Как дети из «черных» районов играют в баскетбол на пустующей замасленной автостоянке. Какие есть удивительные многоярусные мосты между Манхэттеном и Городом, откуда обожают спрыгивать самоубийцы. Как кричат китайцы у своих лотков, демонстрируя плохие зубы и жуткие кипящие чаны с чем-то малосъедобным. Как можно запросто, без всякой причины напороться на ножик в «плохом» квартале. Как копы выписывают штрафные талоны…

Ник, слушая его, и поражался, и смеялся, и недоверчиво хмыкал.

Забылись тревоги. Забылись тоскливые предчувствия. Наверное, Ник этого и хотел — отогнать подальше гнусное ощущение собственной неправоты. Неправоты во всем.

Потом они заметили, что Катька спит, положив голову на руку, в которой была зажата шкварка.

Витек удивительно легко подхватил ее на руки и отнес в темную комнату, где, судя по всему, была кровать. Потом вернулся и достал из шкафа несколько свечей.

— Держи.

— Ага, спасибо. Ну что, пойду к себе?

— Заходи, если что.

— Ладно. А вы долго тут будете?

— Не знаю. Может, и нет. Как получится.

Ник уже открыл было дверь, но обернулся и спросил: