Развод. Его холодное сердце - Дарина Королёва

— змею с двойным дном, готовую на самые ужасные поступки?

Нет, всё должно измениться. Прямо сейчас.

И первым делом нужно разобраться с Ясминой.

Она ответит за всё.

За своё притворство.

За каждый грамм той дряни, что собиралась подсыпать в витамины.

И плевать на последствия.

Плевать на договоры, на политические игры, на бизнес.

Потому что нет ничего важнее семьи — настоящей семьи, построенной на любви, а не на древних традициях.

За окном грохотала гроза — природа словно вторила моей ярости.

А я смотрел в окно и думал — как мог быть таким слепым? Как мог позволить всему этому зайти так далеко?

И если мне уже поздно спасать наши отношения с Катей, то я тогда разрушу это “королевство кривых зеркал” с его мерзкими обитателями.

ГЛАВА 39

Давид

Утро началось с головной боли и привкуса желчи во рту. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь тяжелые портьеры, резали глаза — я так и не сомкнул их этой ночью. Виски налились свинцом. В такие моменты особенно остро ощущаешь одиночество огромного дома полного людей.

Поймал своё отражение в зеркале — помятый костюм, тени под глазами, колючая щетина. Не узнаю себя. Где тот безупречный Давид Шахин, которого боялся весь деловой Стамбул?

— Где мать? — спросил у горничной, которая испуганно прижалась к стене, увидев моё лицо. Она работает у нас пятнадцать лет, но сейчас смотрит как на чужого.

— В малой гостиной, господин. Как обычно пьёт утренний кофе.

Конечно. Незыблемые традиции дома Шахин. Утренний кофе в малой гостиной, вечерний чай на террасе. Ритуалы, за которыми прячутся ложь и предательство.

Айлин сидела у окна с чашкой тонкого китайского фарфора — безмятежная как статуя Будды. Ни тени беспокойства на довольном лице. Солнце играло в её идеально уложенных волосах, подчеркивая благородную седину. Настоящая матрона древнего рода.

— Доброе утро, сын, — она поднесла чашку к губам с той особой грацией, которой славятся турчанки из высшего общества.

— Это ты подговорила Ясмину? — я опустился в кресло напротив, впиваясь взглядом в её лицо. Искал хоть тень вины, намек на причастность. — Твоих рук дело?

Чашка звякнула о блюдце с неприличной для такой светской дамы резкостью:

]— О чем ты?

— О попытке отравить Катю! — я подался вперед. От недосыпа каждый нерв звенел как натянутая струна. — Только не говори, что не знала. Ты всегда знаешь всё, что происходит в этом доме. От тебя не укрывается даже когда садовник меняет сорт роз в южной части сада.

— Давид! — она прижала унизанную кольцами руку к груди. В глазах мелькнул страх. — Как ты можешь... Да, я не в восторге от твоей русской. — Она произнесла это слово с особой интонацией, от которой во мне всё вскипело. — Да, считаю, что ты совершил ошибку, связавшись с ней. Но чтобы травить беременную? За кого ты меня принимаешь?

— За женщину, которая годами пыталась разрушить мой брак! За мать, которая ни разу не поздравила внучку с днем рождения, потому что считает её недостойной фамилии Шахин!

— Потому что хотела для тебя лучшего! — она вскочила, забыв о манерах. Лицо пошло красными пятнами, нарушая безупречный макияж. — Ты — наследник Шахинов! Продолжатель древнего рода! А она кто? — Мать почти кричала. — Безродная девчонка из чужой страны! Без связей, без приличного воспитания...

— Воспитания? — я расхохотался, и от этого смеха она вздрогнула. — А твоя идеальная невестка с приличным воспитанием пыталась убить моего ребенка! Это достаточно благородно для тебя?

— Я не имею к этому отношения! — мать побледнела так резко, что я невольно подумал о её больном сердце. — Клянусь всем святым! Да, я была против твоего брака! Да, мечтала о другой невестке! Но убийство? Грех на душу? — Она перешла на шепот. — Никогда!

В её глазах стояли слезы. Впервые за много лет я видел свою мать такой — испуганной, растерянной, потерявшей контроль.

— Знаешь что? — я встал, возвышаясь над ней. Гнев придавал сил, выжигал усталость. — Мне плевать, участвовала ты или нет. С меня хватит! Я больше не хочу быть частью этой семьи, где традиции важнее любви, где репутация дороже счастья собственных детей! Где внучку не любят только потому, что в ней течет не только турецкая кровь!

— Давид! — она схватилась за сердце, пошатнулась. — Не смей так говорить! Твой отец...

— Мертв!!! — рявкнул я так, что зазвенели хрустальные подвески люстры. — И его представления о чести, его правила — тоже должны умереть! Я не позволю им разрушить мою семью! Не позволю превратить моих детей в таких же рабов традиций!

Она пошатнулась, хватая ртом воздух как выброшенная на берег рыба.

В глазах мелькнул настоящий страх:

— Сын… Одумайся… Что ты такое говоришь?

Но я резко развернулся, вышел из комнаты и направился в свой кабинет.

И вдруг спустя мгновение, я слышу приглушенный грохот, что-то похожее на звон разбитого стекла. Женский крик. Я бегу обратно.

Катин голос — громкий, уверенный, совсем не похожий на тот потухший тон, которым она говорила в последние дни, обрушивается на меня как гром:

— Скорую! Быстро! У неё инфаркт!

Вбежав в гостиную, я застыл, не в силах пошевелиться, растерявших от неожиданности.

Катя, которую я не видел толком уже несколько дней, склонилась над матерью, лежащей на мраморном полу. Её золотистые волосы выбились из наспех собранного пучка, футболка натянулась на округлившемся животе. Но движения — чёткие, уверенные, отточенные годами практики в кардиологии.

— Нитроглицерин! В аптечке должен быть! — она расстегивала пуговицы на блузке матери. Пальцы летали над телом, проверяя пульс, дыхание. — И позвоните доктору Селиму, он её лечащий врач. Быстрее!

Время растянулось, превратившись в бесконечную ленту из сирен скорой, распоряжений Кати, испуганных возгласов прислуги. Несколько минут показались вечностью.

Мать увезли в больницу…

ГЛАВА 40

Мать увезли в больницу…

Катя поехала с ней:

— Я должна передать коллегам полную картину. Возможно, потребуется срочное стентирование.

А я... я сидел в кабинете, глядя на заключение экспертизы.

Сухие строчки прыгали перед глазами, складываясь в страшный узор: "...растительный препарат восточного происхождения... провоцирует сокращение матки... высокий риск прерывания беременности..."

Она хотела убить моего сына. Нашего с Катей ребенка. Моего долгожданного наследника. Мальчика, чьи толчки чувствовал под ладонью, когда Катя позволяла к себе прикасаться.

Скомкал бумагу, швырнул в стену. Она отскочила белым комком, издевательски запрыгав по паркету. Встал, заметался по кабинету как раненый зверь. Замер у окна, упершись лбом в прохладное стекло.

Двадцать минут назад пришло сообщение от Кати:

" Операция началась. Прогноз благоприятный. Успели вовремя.