Кэтрин Уокер - Остановка в Венеции

— Поэтому я предпочитаю думать о работе, — ответил он.

— Тебе не нравится размышлять о жизни?

— Я не умею. Штукатурка гораздо понятнее.

— Раньше я свою жизнь лучше понимала. А теперь как-то потеряла нить. Здесь мне хорошо. Может, попросить Люси, чтобы она нас усыновила? — попыталась пошутить я.

— И что с твоей жизнью?

— С жизнью? Что у меня с жизнью… Кажется, она вот-вот развалится. Восемь лет брака, который я не понимаю. Брошенная карьера, никакого обозримого будущего, потерянная индивидуальность, паралич. Пустота, беспокоиться не о чем.

Чтобы не расплакаться, я уткнулась взглядом в росшую неподалеку шелковицу. И только потом посмотрела на Маттео.

Он улыбнулся, впервые позволив мне разглядеть в нем не просто симпатичного парня, не специалиста по реставрации, а настоящего, грустно улыбающегося Маттео. Какие же мы все скрытные.

— Так ты об этом размышляла?

— Об этом и еще о том, что я совсем не на своем месте, завидую Лидии, хочу большего, боюсь хотеть большего, хочу в монастырь… Не знаю.

У меня снова сдавило горло.

— В монастырь? Почему в монастырь?

— Ну, не в монастырь. Может, быть художницей, жить в шестнадцатом веке…

— Чтобы испытать полноту жизни?

— Наверное. Тебе бы не хотелось?

— Жить полнее? В шестнадцатом веке? Мне было бы интересно знать, как выглядела жизнь в такое насыщенное время. Все времена в каком-то смысле похожи, но я бы хотел ощутить то вдохновение, новизну, отдаться чему-то всем сердцем, чувствовать, как все меняется вокруг. Мы ведь сейчас тем и занимаемся, что выясняем, как все было в то время. Нас всех проняло, даже Люси.

— Некоторых устраивает все как есть. Так, по крайней мере, кажется. Живут припеваючи. Может, кому-то из нас не хватает того, что у нас имелось в прошлой жизни? Если существует прошлая жизнь. Я иногда как будто узнаю вещи, которых раньше в глаза не видела. Однажды я прочитала в «Ньюйоркере» стихотворение про печальную струну скрипки, которая отзывается на скорбь о том, что мы не можем вспомнить, про тоску, которая живет своей жизнью. Может, жизнь и есть тоска, живущая своей жизнью. Трудно не угодить в ловушку. Трудно оставаться свободным и полным надежды. Сейчас у меня ни надежды, ни свободы. А здесь я как будто во сне, совершенно как во сне, абсолютно неожиданно, и непонятно, что мне этим хотят сказать. Наверное, скоро придется просыпаться. Ты знаешь, что такое «Ньюйоркер»?

— Да, Нел, мы тут слышали о Нью-Йорке.

Мы помолчали.

— А у тебя что за жизнь, Маттео?

— Жизнь. Тоже трудный брак. Жена ушла после рождения сына. Отправилась в Индию в поисках гуру. До Италии мода поздновато доходит. — Он рассмеялся. — Но лучше поздно, чем никогда. Она просто не справилась, мы оба были детьми, и вдруг все круто переменилось. Я не против. И желаю ей счастья. Сына люблю. Живу, работаю. Ничего особенного, как ты говоришь.

— Но у тебя есть поклонницы.

— Кто бы это?

— Пиа.

— Ну да, конечно.

— Конечно?

— Что? У тебя никогда не было поклонников? Что со мной не так?

Мы, наконец, посмотрели друг на друга. Я увидела куда более взрослое лицо — не знаю, какое в этот момент было у меня.

— Нел, — взяв меня за руку, сказал Маттео, — послушай, чем бы ни обернулось наше приключение, радуйся и благодари судьбу, что нам досталась в нем роль. Ведь мы, все трое, прикоснулись к чему-то совершенно невероятному. Неужели не захватывает дух от такого подарка? Я вот знаю, что другого такого случая мне не выпадет. Может, и тебе тоже. Так что не время печалиться и копаться в себе, еще успеешь. Как знать, вдруг судьба больше не расщедрится.

Я понимала, что Маттео говорит о работе, об исследовании, но что-то в его улыбке и изменившемся лице меня тронуло. Я совсем отвыкла от близости. Я коснулась его щеки.

— Спасибо, Маттео. Спасибо. Ты был так добр. Прости за мрачные мысли. Я не хотела.

— Мрачные? — переспросил он. — Добр? Нел!

Он посмотрел на меня в замешательстве, а потом нагнулся и, обхватив ладонями мое лицо, поцеловал. Поцелуй без сомнений и вопросов, неожиданный поцелуй, от которого мне вдруг стало тепло и спокойно. Отстранившись, не говоря ни слова, он обнял меня за плечи. Мы встали и пошли к дому.

Глава пятая

Днем собиралась прийти Лидия. Она позвонила рано утром и сказала, что Рональд уехал в Рим, но завтра вернется и с радостью пообщается с нами. Еще она попросила разрешения покопаться в бумагах из резного шкафа — вдруг там будет что-то по истории Ле-Вирджини. Люси ответила, что готова предоставить и полное распоряжении Лидии все наши шкафы до последнего ящика. А потом нас ждет легкий обед в доме.

Сама я как-то смешалась и не знала, куда себя деть. До прихода Лидии занять себя было нечем. Маттео не появлялся, Люси либо рисовала, либо читала, поэтому я вывела Лео погулять, и мы с ним по вчерашним стопам Маттео тоже нашли книжную лавку — солидную и старинную. Расспросив продавца, я приобрела по его рекомендации авторитетную монографию о Джорджоне, редкую и дорогую (осталось всего три экземпляра на французском и один на английском). Выложила невероятную сумму. Расплатилась кредиткой. Трачу деньги Энтони на Джорджоне. Загадочный порочный круг. Я позвонила ему вчера вечером, надеясь, что не застану, и не застала. «Звонила Нел». От него ни слова.

Снова приснился лев. Я шла с Лео по темным улицам. Он был без поводка, и я слегка волновалась, когда он исчезал в каком-нибудь переулке, потом появлялся и снова исчезал. Я старалась не терять его, но меня не покидало чувство, что сзади надвигается что-то большое и зловещее. «Лео, Лео!» — позвала я, ускоряя шаг, оглядываясь, и почувствовала, как прибывает вода. То страшное за спиной тоже прибавило ход. Я пустилась бегом, перепугавшись за Лео, отчаянно пытаясь его найти, и выскочила на площадь Сан-Марко, всю в ярких огнях, где танцевали пары в сказочных нарядах, звенел смех, кто-то срывал одежду и танцевал голышом, в одной маске, отовсюду лилась вода. Я снова припустила бегом и очутилась вдруг за городом, в нереальном сиянии ослепительного солнечного света. На лугу я встретила спящего льва — он перекатился на спину и показал мне свое пушистое палевое брюхо. Я коснулась его рукой, он было теплым. Лев, изогнувшись, взял мое лицо лапами и обнажил зубы в широченной, как у Чеширского кота, улыбке — и к тому же ехидной, как у Ренцо. Я улеглась рядом и превратилась в монахиню, а он обернулся страстным брюнетом, разрывающим на мне одежду, моим возлюбленным. Я не хотела, чтобы сон заканчивался, но тут глаза ослепило солнцем, Лео принялся лизать мне лицо, и я, проснувшись, обнаружила, что лежу одна в своей комнате у Люси, в прострации и замешательстве, Лео нет, в комнате темно, еще даже не начало светать. Но атмосфера сна сохранилась. Что, если это Джорджоне проник в мои сны? Я видела сон Клары? Или Таддеа?