Вечное лето - Кейси Эшли Доуз

маму отпустить меня с ним на целую ночь (а зная мою маму, это ой какая непростая задача, и ее согласие только подтверждает мои убеждения, что Рамос ей очень понравился), и всю ночь мы лежим в парке и смотрим на звездное небо. Я пытаюсь угадать различные созвездия, а Сантино, кажется, просто находит наслаждение в том, чтобы наблюдать за мной.

В любой другой момент с любым другим человеком я бы поопасалась всю ночь торчать в парке. Мало ли каких идиотов сюда может занести. Но с Рамосом я совершенно забываю про страх, почему-то я уверена, что с ним мне можно не бояться совершенно ничего. И даже не потому, что он сам из категории тех, кого обычно и боятся встретить после захода солнца (не считая вампиров, ха-ха-ха).

Угадав очередное созвездие, я переворачиваюсь со спины на живот и с хитрой улыбкой начинаю рисовать пальцем нехитрые рисунки на его лице.

– Я должен угадать, что это? – с весельем уточняет он.

– Так точно.

Я рисую бобра, и он говорит:

– Ромашка.

– Даже не близко, – возмущаюсь я, – давай еще раз.

На этот раз я рисую ромашку, а он, словно издеваясь, заявляет:

– Енот?… или, блин нет, подожди… бобер или кролик.

– Сам ты кролик, – теперь я вдавливаю пальцем сильнее, словно именно из-за слабости нажатия он не может понять моих рисунков. Он тут же морщится и шутливо одергивается, стряхивая мои пальцы, и тогда я продолжаю рисовать уже на его груди через футболку.

Наконец, когда он так и не угадывает ни одного рисунка (к концу, подозреваю, он делает это уже нарочно, так как просто невозможно не понять, что две точки и линия – это смайлик), я прекращаю это занятие.

Опираюсь руками о его грудь и с улыбкой спрашиваю:

– Любишь меня?

Он смеется:

– А то ты не знаешь.

– Ответь, – возмущаюсь я.

– Конечно люблю.

– А насколько? – вновь возвращаюсь к игровому настроению.

– Больше твоего понимания, – улыбается он, заправляя мне прядь волос за ухо.

– Так нечестно. Скажи точнее.

– Ну… – он пытается напустить на себя задумчивый вид, – думаю, такой величины еще не изобрели.

– Выпендрежник, – смеюсь я и заваливаюсь ему на грудь, которая начинает трястись от смеха, – а вот я люблю тебя больше, чем…

Пытаюсь придумать что-нибудь крутое, чтобы показать ему мастер-класс, и в итоге выдаю:

– Если бы у нас обоих была вечность жизней, то каждую из них я бы все равно выбирала именно тебя. Вот насколько я тебя люблю.

Он смеется:

– Не думаю, что мы вынесли бы друг друга хоть одну жизнь, не то чтобы их вечность.

– Эй! – возмущаюсь я, – ты должен был сказать в ответ, что тоже выбрал бы только меня.

– По-моему, намного круче, если ты выбираешь кого-то, имея именно лишь одну жизнь. Где у тебя совсем ма-аленький промежуток времени, но ты весь его готов отдать одному человеку. А если у тебя в запасе вечность, то ничего не стоит выбирать партнера, ведь ты бессмертен.

– Просто надо было ответить, – говорю я.

– А я просто и отвечаю – в этой жизни я выбираю тебя.

– Ладно, – сдаюсь я с улыбкой, – годится.

Кто бы мог подумать, лежа там, в этой безлунной классной ночи, считая себя самыми счастливыми и неотвратимо влюбленными, что очень и очень скоро мы оба изменим мнения на этот счет.

4

Самый лучший июль в моей жизни очень быстро подошел к концу. Как и любое время, проведенное с Сантино. Казалось, что минуты нарочно бегут намного быстрее, и за реальную секунду пробегают целые часы, торопя нас и торопя, подталкивая к неизбежному.

Мы оба предпочитали наслаждаться друг другом, любить друг друга, не задумываясь о том, что будет дальше. Но лето, как и все в этом мире, имеет свойство заканчиваться. Беззаботное, прекрасное, но такое короткое время года.

В первых числах августа мне приходят ответы из вузов. И, словно в какой-то дивной сказке, почти все они готовы принять меня с нового учебного года и рады видеть в числе их студентов. А главное, самое главное, – среди них мой любимый Колумбийский, на который я и не особо-то рассчитывала, отправляя туда запрос. Это ведь один из вузов Лиги плюща! Подумать только!

Письмо я нахожу в почтальонке утром, и мы с мамой веселимся, как никогда. На этот счет даже она достает бутылку вина, и (чего никогда не делала утром за всю мою жизнь) открывает ее, заявляя, что сегодня завтрак будет другим. Мы едим пирожные, пьем вино и размышляем о том прекрасном будущем в США, которое сможет мне дать диплом Колумбийского университета.

Мама тут же задается практичными вопросами – говорит, мне надо будет сразу взять с собой не только осенние, но и зимние вещи, потому что в первый год мы вряд ли сможем потратиться на лишние билеты для приезда на зимние каникулы. Мол, так и так придется ужать бюджет, ведь мамина зарплата остается прежней, а цены в Нью-Йорке заметно выше, чем в Чикаго. Я добавляю, что у меня будет стипендия, и мы решаем, что когда-нибудь точно выкрутимся.

Главное, что меня приняли.

До обеда мы празднуем с мамой, а после обеда я говорю, что хочу обрадовать Сантино. Мама понимающе кивает и говорит, что конечно, и ради такого повода я даже могу задержаться. Я радуюсь, и уже через час мы встречаемся с Рамосом.

Однако, не получается того «радостного волнения», которого я ожидала. Вначале на лице Сантино веселое любопытство. Ему интересно, что меня заставляет так прыгать и радоваться. Но едва я молча протягиваю ему письмо, он напрягается, словно заранее зная, что внутри. Не спешит его открывать, потому я тороплю, сгорая от нетерпения.

Едва он прочитывает первые строки, как, вопреки всем моим ожиданиям, окончательно мрачнеет. Закусывает нижнюю губу, словно боясь сейчас сказать лишнего.

Я озадаченно хмурюсь:

– Ты не рад? Это же один из вузов Лиги плюща, и меня туда приняли!

– Ага, – кивает он, даже не пытаясь скрыть своей реакции.

Я возмущаюсь – странная у него «радость».

– А чему мне радоваться? – парирует он раздраженно. – В Чикаго мало вузов? Почему именно Нью-Йорк?

Я негодую:

– Потому что это Лига плюща! Ты хоть можешь себе представить, какой это уровень? Какие он откроет передо мной двери?

Сантино бросает письмо мне в руки, словно отшвырнув какую-то грязную шмотку. Его губы сужаются, а челюсть выделяется сильнее, когда он ее сжимает.

– Какой это уровень, м-м… – кивает он и поворачивается ко