Алина Зарайская - Мама, я доктора люблю

— Хороши мужчины! Только о деньгах и карьере думают!

— Я думал, что, возможно, вы могли бы выехать ей навстречу и перехватить хотя бы на середине пути. Или, если это невозможно, попробовать объяснить на вокзале в диспетчерской ситуацию и попросить проводников проследить за пассажиркой.

— Как же, будут они о какой-то девице беспокоиться! Ладно, что-нибудь придумаю. Спасибо, что хоть позвонить догадались. — И в трубке послышались короткие гудки.

— Претенциозная хамка, — заключил Володя.

— Согласен. Но в энергичности и в любви к подруге ей не откажешь.

Глава тридцать шестая

— Эй, Валентина Ивановна, проснись! Эй, слышишь! — Любительница страшных историй трясла за плечо похрапывающую соседку.

— Ой! Что ты, Андреевна? С ума спятила, среди ночи будишь? Сама своих рассказов напугалась?

— Что-то с нашей девушкой, с Анжелой, неладное делается. Ты послушай-ка! — И она, приложив в знак молчания палец к губам, подняла голову и замерла, Валентина Ивановна последовала ее примеру.

Несколько секунд женщины ничего не слышали, кроме перестука колес, а потом с полки, где лежала Анжела, донеслось тяжелое хриплое дыхание. Пенсионерки вздрогнули и переглянулись.

— Давно это с ней?

— Не знаю. Я минут с десять как проснулась и услышала. А когда началось — не знаю. Да не очень давно, должно быть. Я когда засыпала, ничего еще не было, а проспала-то я, вроде, недолго, часика, может, два или три.

— Она простудилась, наверное. Вон бледная какая была, еще когда села, верно, хворая. Надо бы глянуть, нет ли температуры.

— Точно. Да и лежит она лицом вниз — так при кашле-то совсем тяжко.

— Да ты ей лоб потрогай — нет жара-то?

Антонина Андреевна протянула руку, коснулась виска девушки и тут же отдернула пальцы.

— Батюшки светы! Да она вся мокрая, словно выкупанная! Только пот-то холодный, — с недоумением добавила женщина, — словно от ужаса, как бывает от кошмара ночного, а не с жару.

— Может, ее разбудить?

— Да еще свет бы хорошо включить, где тут кнопка-то?

— Да вон же, в головах у каждой постели! Да потише ты, смотри, мальчонку не разбуди.

Щелкнули выключатели, и обе женщины, приподнявшись на цыпочки, заглянули на верхнюю полку.

— Ох, мама родная! Что это с ней такое сделалось-то, а? Да ты глянь, глянь в ноги-то! Там кровь!

— Беги к проводнице скорей, пускай поезд останавливают! Скажи, помирает девка! А я пока мальчонку в другое купе пристрою, не смотреть же ему на такие страсти-то.

Анжела лежала покрытая капельками холодного пота и такая бледная, словно в ней не осталось ни единой кровинки. Из носа и влагалища почти безостановочно текла кровь, уже насквозь пропитавшая простыни и одеяла, а кое-где на коже вздулись жуткие синеватые геморрагии.

Антонина Андреевна, переваливаясь и тяжело дыша, насколько могла быстро побежала к купе проводника и принялась что есть силы стучать в дверь и кричать, что у них в купе пассажирка умирает. Через минуту не спал уже, кажется, весь вагон. Из соседнего купе кто-то привел врача, седого сухонького старичка. С минуту он осматривал шумно, со страшными хрипами дышащую девушку, а потом покачал головой и обратился к подоспевшему начальнику поезда:

— Надо остановить поезд в первом же пункте, где есть больница. И как можно скорее. Еще минут сорок — час, и ее не спасти. А я ничем помочь не могу, — он виновато развел руками и печально вздохнул.

— Остановим, — кивнул начальник, — даже и график не придется нарушать. Через десять минут остановка в Перми. Город большой, больниц много. Темешков! — крикнул он дежурному проводнику. — Беги, дай на Пермь сообщение, чтобы к нашему поезду, к двенадцатому вагону «скорую» вызвали. Пассажирку снимать будем — при смерти!

— А что с ней сделалось-то? Ведь вечером еще нормальная была, только грустная и бледная. Мы думали, простыла. Да, видать, посерьезней что?

— Посерьезней, — кивнул старичок. — Грустная, говорите, была?

— Очень, — согласились обе пенсионерки.

— Я, если позволите, посижу у вас тут, пока «скорая» не приедет, так, на всякий случай.

— Сидите, сидите. И нам не так боязно будет, при докторе-то. А то вон она какая страшная сделалась, — Антонина Андреевна суеверно покосилась на хрипящую девушку.

Минут через пять поезд остановился. Сразу же в вагон вошли санитары с носилками. Пассажиры, все еще толпившиеся в коридоре, поспешили скрыться в купе, чтобы освободить проход, но дверей не закрыли и с любопытством выглядывали, ждали, когда понесут больную. Санитары, двое рослых хмурых парней, быстро прошли в нужное купе и осторожно переложили девушку на носилки. Здесь же приложили ей к носу и животу принесенный из машины лед, завернули в одеяло и унесли. По коридору их сопровождал сдержанный гул, превратившийся, как только они скрылись, в разноголосое жужжание.

Потом врач «скорой помощи» быстро расспросил обеих соседок больной и старичка-доктора. От словоохотливых, но напуганных и растерянных пенсионерок не удалось добиться ничего толкового. К и без того сумбурным рассказам они все время добавляли какую-то бессмыслицу про чертей и умершую от любви девушку из какой-то деревни. Отпустив женщин и устало вздохнув, врач обратился с вопросами к коллеге.

— Да тут и думать нечего, — уверенно сказал старичок. — Отравление аспирином. Симптомы все налицо. Да там и баночка пустая есть, совсем новенькая. Даже ватка осталась, абсолютно белая и чистая, видно, что в руках почти не держали. С самого начала, от Ленинграда, она, по словам соседок, была грустная и бледная. А тут еще история какая-то про трагическую любовь, да про смерть. Вот девушка и не выдержала, сорвалась, бедняжка.

— Ясно, — кивнул врач. — А времени сколько прошло, не знаете?

— Часа с два с половиной — три, судя по состоянию. Спасти еще можно, если поторопиться.

— Спасибо, — врач пожал старичку руку и вышел.

В окна купе было видно, как он сел в машину, и та, включив мигалку и сирену, промчалась по пустой платформе и исчезла за углом здания вокзала. Через полчаса в вагоне снова стало тихо и погас свет.

Глава тридцать седьмая

Где-то непрерывно и однообразно, как океан, шумели деревья. Иногда этот монотонный гул нарушали более резкие звуки, напоминавшие крики чаек. А потом постепенно, сначала робко и невнятно, а потом все более уверенно и явственно послышались человеческие голоса: кричали дети, ворковали старушки, смеялись девушки. Из мрака стали медленно проступать высокие деревья, какие-то крупные цветы и фигурки людей. Вскоре стало можно разобрать слова, произносимые людьми, а их бесшумные шаги заменились четким стуком каблуков, шарканьем и шлепаньем старых тапок, еле заметным скрипом новых ботинок.