Измена. Ты об этом пожалеешь - Юлия Ильская

верил в это, думал Вика перестанет дуться и мы сможем вместе растить ребенка. 

А теперь я один, совсем. 

Я оказался не нужен даже этой малолетней блуднице. 

Как же невыносимо осознавать, что в свои годы я не состоялся ни как муж, ни как отец, ни как профессионал. Ведь и в моей научной работе мне много помогала Соня, без нее я не смог бы столько добиться. 

Соня, Сонечка, как же я обидел тебя! Я променял вас с Матвеем на сомнительное удовольствие, я предал твою любовь, я искал острые ощущения на стороне, а ты так меня любила. Я был слишком самоуверен, у меня было все, а я просрал, так бездарно, по тупому и окончу я свои дни в этой пустой, съемной квартире, как старый пес, выброшенный на помойку. 

Я достаю бутылку водки припасенную на всякий случай, отвинчиваю крышку и пью прямо из горла. Противная жидкость обжигает мне горло, сбивает дыхание и огненным шаром проваливается в желудок, из глаз брызжут слезы, я перевожу дух и глотаю снова и снова. Бессильно приваливаюсь к стене и сползаю на пол. Остается только достать таблетки и все будет кончено. 

Прости меня, Соня. 

Глава 44. На дне.

Игнат

Проснулся я с дикой головной болью, лежа на полу в неудобной позе, от которой затекло все тело. В горле пересохло, как в пустыне Сахара, я ищу вокруг рукой, натыкаюсь на бутылку и глотаю из нее. Горло перехватывает от едкой жидкости, уже не разбираю, водка или виски, а может джин, которыми я вчера обильно запасся в магазине, потратив последние деньги. 

Подкатывает тошнота, я с усилием поднимаюсь и по стенке добираюсь до туалета. Меня тошнит, долго, мучительно. Пустой желудок болит от спазмов, я забыл уже когда ел. Желания нет, но инстинкт самосохранения срабатывает, я плетусь на кухню, под ногами что-то хрустит, я смотрю под ноги, на рассыпанные по всему полу таблетки. 

У меня так и не хватило мужества принять их, правду Вика говорит, я размазня!

Физические мучения меркнут перед мучениями моральными, я снова и снова вспоминаю прощальные слова Вики, странно что и Сонины слова тоже звучат в унисон. Получается, что я ни одну свою женщину не смог сделать счастливой. А что вообще я смог? Ничего!

Я пью противную, теплую воду  из под крана, но она не приносит облегчения. 

Я пытаюсь съесть кусок засохшего хлеба, но пересохшее обожженное горло ни в какую не хочет принимать пищу. Я знаю, что делать! Сдергиваю пробку с очередной бутылки, снова обещая себе, что это последняя. Но прежде, я должен сделать одно дело. 

Я ищу свой телефон, холодея от мысли, что потерял его по дороге в магазин. Вот он, в куче грязного белья, испытываю огромное облегчение. 

Я звоню своему адвокату и распоряжаюсь отдать Соне все что она требует и безоговорочно согласиться на развод. Адвокат, недоумевая, пытается меня отговорить, но я его не слушаю, меня ждет долгожданное облегчение. Я не утруждаюсь наливать в стакан и глотаю из бутылки, занюхиваю сухарем и перевожу дух. 

Ну вот, сейчас станет легче, можно и подумать и пострадать, и винить себя сколько влезет. В дверь звонят. Пусть. Не буду открывать. 

Но неизвестный за дверью все звонит и звонит, потом начинает стучать. Да кто, блин, там такой настойчивый? 

— Игнат Петрович! Игнат Петрович! Откройте! — слышу крик за дверью. 

Узнаю свою медсестру Наталью Геннадьевну, точно, я же на работу не вышел вчера и сегодня, и не позвонил, не предупредил. Вот она и приперлась.

— Игнат Петрович! Я вызываю мчс, — кричит, вот досада какая! 

Я с сожалением смотрю на бутылку и бреду к двери. 

— Ох, Игнат Петрович, что с вами, вы заболели? — она пугается моего вида и прижимает руки к щекам. 

— Проходите, — скриплю я и возвращаюсь на кухню. 

Наталья Геннадьевна идет следом, представляю, как меняется ее мнение обо мне. 

— Та-а-а-к, — тянет она, глядя на бардак кругом и мою верную спутницу, стоящую на столе, — в честь чего банкет? 

— От меня ушла любовница с не моим сыном и жена ушла, с моим сыном, — пожимаю я плечами. 

Алкоголь уже притупил все ощущения и я мечтаю только, чтобы медсестра побыстрее ушла, позволила мне продолжить мое пагубное занятие. 

— Понятно, — говорит она, и не успеваю я пикнуть берет бутылку и выливает в раковину, — вам уже хватает. Идите и ложитесь на диван или где вы там спите. Еще спиртное есть? 

— Наталья Геннадьевна! — пытаюсь протестовать.

— Игнат Петрович! — повышает она голос, — это что за детский сад?! Вам что пятнадцать лет, что вы такое тут устроили?! Идите и ложитесь! 

У меня нет сил спорить, на меня напала апатия, ничего не хочу, ни пить, ни спорить, просто лечь и лежать, навалилась дикая усталость.  Плетусь на диван, еле переставляя ноги, сдвигаю в сторону кучу грязного белья и со стоном валюсь. Слышу как на кухне гремит чем-то медсестра, наверное мои заначки из холодильника выгребает. Хочу крикнуть, чтоб не трогала, но из горла не вырывается ни звука. Я закрываю глаза и проваливаюсь в нездоровый, пьяный сон. 

— Игнат Петрович, Игнат Петрович, — кто-то аккуратно трясет меня за плечо.

— М-м-м, — пытаюсь открыть глаза, но яркий свет заставляет зажмуриться. В мозгах поселился колючий огненный шар, который шевелится и пронзает голову каждый раз как я шевелюсь. Руки ноги холодные и неподъемные. Желудок превратился в источник непрекращающейся, ноющей боли. 

Мне стало еще хуже чем было утром, зачем она меня разбудила?

— Сейчас я поставлю вам капельницу, — говорит Наталья Дмитриевна, прилаживая банку на торшер. 

Острая боль пронзает руку и тут же проходит. 

— Вот успокаивающее и снотворное, — она сует мне в рот таблетки и дает запить. 

Это простое действие отнимает у меня все силы и я снова откидываюсь на подушку. Наталья поправляет мне подушку под головой и укладывает руку с капельницей. Я снова проваливаюсь в сон. 

Просыпаюсь я от запаха куриного бульона, впервые за два дня у меня просыпается аппетит, я осторожно поворачиваю  голову, удивительно, но боль не простреливает. В самодельной капельнице стоит очередная бутылка. На улице уже темно. Я с трудом вспоминаю, что было кажется утро, когда я уснул, сколько же сейчас времени? 

Наталья Геннадьевна спит в кресле, ее лицо без привычных очков по-детски беззащитно и я