Измена. Отпуск с мачо - Рокси Нокс

– нервничает он, поглаживая мою открытую спину. – Ну-ка быстро говори, что такое? Ты меня бросить собралась?

– Дурачок, зачем мне тебя бросать? – треплю его за ушко. – Я люблю тебя и хочу быть с тобой.

– Муж после аварии просится назад? Говорит, что всё осознал?

Потрясающая интуиция!

Молча киваю в ответ, и он крепче прижимает меня к себе, словно боится, что я сбегу.

– Не отдам тебя, поняла? Не отдам ему.

– Не отдавай ни в коем случае, – шепчу ему в губы. – Я твоя.

– Выйдешь за меня замуж? – сцепляет пальцы с моими в замок.

– Да, – растягиваю красные губы в улыбке, – только разведусь сначала.

– Он будет препятствовать разводу.

– Как-нибудь справлюсь с ним и стану свободной.

– А дети?

– А дети меня поймут и полюбят тебя.

Наши губы встречаются в страстном поцелуе.

– Сбежим? – спрашиваю хитро.

– А как же рыба фуга?

– Как-нибудь в следующий раз, – тяну его к выходу.

Тимофей достает из бумажника купюры и оставляет их на столе. Идём быстрым шагом, словно любовники, сгорающие от желания соединиться телами. Впрочем, так оно и есть – безумно его хочу.

Приходим в безлюдное местечко, и Тим прижимает меня к тощей пальме. Расстегивает ширинку, поднимает мою ногу и прикасается твердой головкой к моей промежности. Отодвигаю край трусиков и позволяю ему войти внутрь. Проскальзывает в меня, и я вцепляюсь коготками в его плечи.

– Аа-ай, сссшшш… – шипит он.

Поднимает мою ногу так высоко, что я в шоке. Я далеко не балерина, но сейчас выделываю такие выкрутасы, что любая танцовщица позавидует.

Спиной ощущаю шершавую кору. Секс под пальмой – это нехилое романтическое приключение. Сюда могут забрести люди, но Тим постоянно начеку – посматривает по сторонам. Мы успеем сделать вид, что просто целовались. Я просто опущу ногу и поправлю платье.

Нога… Она уже у него на плече. Рада за свою растяжку, и любуюсь собой как бы со стороны. Мои трусики промокли, потому что я стекаю вокруг его члена. Влаги и жара чересчур много. Тим раскрыл мое либидо – я готова трахаться с ним дни и ночи напролёт. Всегда мокрая для него. Потому что не могу по-другому. Запал он мне в душу.

С шипением кончает в меня. Не одна я тут перевозбуждена. Поправляю трусы и хихикаю. Он заправляет член в шорты, и очень вовремя – к нам на огонек забредает какая-то парочка. Они испуганно шарахаются от нас в сторону, видимо, пришли за тем же, что и мы – потрахаться возле пальм.

Уже стемнело. Возле мусорного бака, воровато озираясь, снимаю испорченные трусы и выбрасываю их. Оставляем наше укромное место другой развратной парочке и идем гулять по пляжу. Тиму не дает покоя мое безтрусиковое состояние, и он постоянно норовит залезть ко мне юбку. Держу глухую оборону, хотя отбиваться от его настойчивых рук всё труднее и труднее.

Снимаю обувь и бегу по кромке воды босиком, как в первый день приезда. Тим снимает мои бега и дуракаваляния на камеру. Интересно будет потом посмотреть.

Тим покупает гавайское мороженое, которое представляет собой стружку обыкновенного льда с оранжевым сиропом. Эдакий сладкий снежный сугроб. Кормим друг друга с ложечки, пока в горле не начинает першить от холодного угощения.

– Обещай, что ты не вернешься к мужу? – требует Тим, пересаживая меня со скамейки к себе на колени.

– Конечно, обещаю. Он не представляет для меня интереса, как мужчина.

– Хочется в это верить, – утыкается носом в мою шею.

– Я тебе даже больше скажу: он мне противен.

– Это меня радует.

– Хочу только тебя, – кладу ладонь на его пах и нежно сжимаю.

– Ах, Ириска. Щас насажу, доиграешься…

– Все интимности только в номере, – игриво грожу пальчиком.

Столько секса на природе за всю мою жизнь не было, сколько с Тимом на Гавайях. И должна признаться, мне всё понравилось. У меня даже морщины на лице исчезли, удивлялась сегодня утром, когда умывалась. Прям девочка-припевочка. За Олькину сестру старшую примут. Хе-хе! Так что, обломись мой СТАРЫЙ муж, я к тебе не вернусь. Даже близко к себе не подпущу, и не надейся. Выйду замуж за господина Тархуна, но не тебе назло, а себе на радость!

– Ты с кем мысленно разговариваешь? – ревниво интересуется Тим.

– Ой, прекрати.

Вот кто ведьмак – так это Фей. Мысли мои читает постоянно.

– Просто думала о нас с тобой, – изворачиваюсь. Как-то не комильфо признаваться любимому, что в голове разговаривала с бывшим. Это всё катарсис! До сих пор счастлива и парю, словно у меня выросли крылья.

С детьми сегодня говорила, со всеми тремя. Они напуганы, но бабушка приехала и с ними там находится. В целом держатся хорошо. Ждут меня, обид в голосе не звучит. Ситуация улеглась, и это отлично.

– И чо надумала? – спрашивает Тим.

– Что счастлива с тобой, – отвечаю с широкой улыбкой.

– Постараюсь и впредь тебя не разочаровать. А за Монику – прости.

– Ну ты при чем?

– Что создал такую возможность, в которой она СМОГЛА это сделать. Охранник купился на её прелести и пропустил.

– Интересно, а она с ним расплатилась? – хихикаю. Интимная жизнь американки цветет пышным цветом. Я не завидую, мне кроме Тима никто не нужен. Просто удивляюсь, как можно быть такой шалавой?

– Хочешь, мы у нее спросим? – машет куда-то в бок и смеется.

Поворачиваюсь, куда указал Тимофей, и вижу Мон. Она с Дэвидом прогуливается по пляжу, в руках у неё бутылочка пива. Алкоголичка – её второе имя. А Дэвид хорош – про Лику и не вспоминает, перекинулся уже на другую мадам – общедоступную.

– Не надо, не зови её сюда, – нахмуриваю брови.

– Пойдем в мой бассейн? Там как раз воду после Моники налили чистую.

– Мм, заманчивое предложение, – обвиваю его шею руками и нежно целую в губы. – Сладенький, как гуава.

– Сочная, как папайя, – парирует он.

– Больше, больше ванильности в наших отношениях! – задорно смеюсь.

– А что, тебе перчинки хочется? – спрашивает угрожающе.

– Не надо перца, наелась с бывшим.

– Тогда терпи ванильность, – резюмирует Тим.

Глава 34

Егор

Мне очень плохо. Так плохо, что я хочу умереть. Нет, мне кажется, я уже умер там – на перекрестке, когда Лиза не справилась с управлением и врезалась в столб. Но боль говорит об обратном – что я жив.

Я словно прозрел и понял, что натворил. Предал Иру, женщину, которая была верна мне двадцать лет. Которая терпела загоны и наставления моей матери, и ни разу не выказала возмущения, не взбунтовалась, а