Моя девочка (СИ) - Соболь Яна

Я отказываюсь отпускать ее правую руку, поэтому помогаю ей, вытирая слезы. Выходит как-то неласково.

— Черт, извини.

— Филипп, я благодарна за все, что ты сделал для меня, но я не останусь без одобрения Лизы…

— И, как только мы вернемся домой, я уложу тебя в мою кровать.

— Фил, я серьезно.

Я подношу ее руку к губам.

— Я тоже.

Я покрываю ее костяшки поцелуями.

Кира смотрит на меня как маленькая обиженная птичка.

— Мы с Лизой поговорили.

— Вы? Поговорили?

— Я объяснил ей все. И она дала мне свое благословение.

Ее глаза расширяются от удивления.

— Она сделала?

Я киваю, не отрывая взгляда.

— Не может быть. Я не верю!

— Я признался ей, что люблю тебя. Вот она и… Ты была права, Кира, ты во всем была права. Ты мне принадлежишь, непослушная девочка. Скажи, что простишь меня, и я тебя никогда не отпущу.

Каждая секунда, которая проходит без ответа, сводит меня с ума.

— Мне нужно знать, что ты принадлежит мне и только мне. Если ты откажешься от меня, я сломаюсь. Я разорву весь этот мир на части, пока ты не передумаешь и не увидишь, насколько глубока наша любовь, как подарок свыше.

— Я…

— Черт… Не делай этого со мной. Не сообщай мне плохих новостей. Я старик, у меня старое больное сердце…

Она убирает руку, ударяя мою.

— Ой, заткнись. Ты не старый. Ты в лучшей форме, чем большинство людей моего возраста.

Я улыбаюсь ее комплименту.

— Спасибо. Значит это «да»?

Я сволочь. Я смотрю на нее так, как ей нравится, обещая рай на земле, запутывая ее паутиной грядущего удовольствия.

— Это жульничество, — говорит она, дразня меня, но мне плевать. Все, что нужно, это сделать ее полностью моей.

— Я никогда не утверждала, что хорошая девочка. Я непослушная, дрянная, извращенная девчонка. Тебе точно нужна такая?

Я забираю ее руку и целую ее ладонь.

— Позволь мне владеть тобой, Кира. Будь моей.

Проходит слишком много времени.

— Ответь, черт возьми. Ты убиваешь меня прямо здесь.

— Я собиралась сказать «да» в самом начале, но это слишком приятно.

— Что?

— Видеть, как ты мучаешься и умоляешь.

Моя плохая, плохая девочка. Я тянусь к ней и касаюсь ее губ своими. Нет, там точно прячется рай. Наш личный рай.

— Моя. Навсегда моя.

— Твоя, папочка.

ГЛАВА 27

Кира

Три недели спустя

Я вижу наш дом и уже хватаюсь за ручку двери машины.

— Кира, я все вижу! — предусмотрительно шипит Филипп.

Конечно, мне надо подождать, когда он выйдет, откроет дверь — и хорошо, если не внесет меня в дом на руках.

— Я не ребенок! — сержусь я.

Хотя не могу дождаться, когда вытяну затекшую ногу. Все хорошо заживает, и я уже могу сама ходить. Вот только Филипп не дает.

— Как хорошо быть дома, — говорю я, расстегивая ремень безопасности. — Дом. Это такое невероятное слово!

Фил подходит, чтобы открыть дверь, и тут появляется Лиза. Видит отца и отшатывается.

— Привет! Ты домой? — спрашиваю я.

— Да… нет, еще дела. Мне нужно пойти по делу. Скажи папе, что я опоздаю, ладно?

Я с любопытством смотрю на Лизу. С ней все-таки что-то не так. Она что-то скрывает от своего отца, и я обязательно узнаю, что это. Если бы мне не так хотелось попасть внутрь на руках Филиппа, я бы расспросила подругу сейчас же. Но пока я отпустила Лизу, кивнув головой, сделав мысленную заметку, чтобы помучить ее позже.

— Да, конечно, — отвечаю я, все еще не вылезая из машины.

Лиза торопливо машет рукой, оглядывается на отца и уезжает на машине вместе с Никитой.

Надо сделать себе жирную такую зарубку! У Никиты пристрастия те еще, как бы не испортил нашу девочку. Если мы поженимся, как грозится Филипп, то я как бы буду ее мачехой.

Ой, влетит ей от меня!

Я смеюсь, прикрывая рот ладошкой. Они скрываются из виду, а за мной возвращается Филипп.

— Мне кажется, или это была Лиза?

— Не кажется. Она сказала, что опоздает.

— Ой, что-то она темнит, — хмурится мой любимый мужчина.

— Точно!

Филипп подхватывает меня на руки и вносит в дом.

— Папочка, я дома, — пою я, шутя, потому что Лизы нет рядом, чтобы заткнуть мой рот.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Добро пожаловать домой, непослушная девочка.

Голос Филиппа низкий, он сочится соблазнительностью. У входа — огромный букет белых роз и хризантем. Таких как я люблю.

— Я готовился. Врач сказал, что тебе теперь многое можно.

— Ого! Интересно послушать что именно. Дай угадаю. Готовить? Бегать?

Он наклоняется, его губы находят одно из моих любимых мест, и нежно кусают мою шею.

— А ты догадайся. Боже, как я скучал по тебе.

— Я тоже скучала по тебе. У нас есть время, чтобы наверстать упущенное…

Последние три недели пронеслись вихрем. В ту секунду, когда я согласилась полностью принадлежать ему, он сдвинул небо и землю, вытащил меня из больничной койки и устроил в своей постели, пока я не выздоровела достаточно, чтобы вернуться в колледж.

Если бы это было на руку Филиппу, я бы никогда не встала с его кровати.

Это был бой, но у Фила не было другого выбора, кроме как отпустить меня на учебу. Его собственничество вышло на совершенно новый уровень, и мне пришлось приручать своего зверя.

Я была на больничном и сдавала все экстерном. Про Артура шептались, на меня косились, особенно когда увидели обручальное кольцо на моем пальце.

Но определенно были плюсы в том, чтобы быть девочкой такого человека, как Филипп Крутой.

Он не шутил, когда сказал, что позаботится обо мне. Не имело значения, что у меня рука и нога в гипсе. Он носил меня повсюду, как свою собственную игрушку. Или как настоящую принцессу, которой втайне я всегда хотела побыть. Он работал из дома и заботился обо всех моих нуждах. От жажды до голода, до жгучих сексуальных желаний — как будто я владела им, а не он мной.

Владела его сердцем.

Впрочем, кроме него и Лизы, другой семьи у меня не осталось.

Моей матери позвонили и сообщили, что я попала в аварию. Ей пришлось прервать свой отпуск, а мне — услышать очередную ее тираду о том, что я все-все погубила. И когда ей сообщили о моих больничных счетах, она отказалась что-либо оплачивать, утверждая, что раз уж я попал в эту передрягу, то должна сама выбраться из этого.

Хотя я ей сказала, что платить не придется. Филипп оплатил мои счета, из-за чего я почувствовала себя приживалкой и содержанкой одновременно. Но моя грусть и самобичевание были недолгими. Филлип отшлепал меня до забвения и сказал, что сам позаботится о том, что принадлежит ему.

Я была готова списать свою мать со счетов, но Фил настоял на встрече с ней, чтобы она могла сама убедиться, что наша любовь настоящая.

О, это было то еще приключение. Сейчас, глядя на Филиппа напротив меня, мне не так страшно вспоминать об этом.

***

— Куда мы едем? — спрашиваю я, скучая от мигающих в окне его машины фонарей.

— Куда надо.

— Кому надо?

— Нам всем.

— О! О-о! Только не это! — тревожусь я, видя, как приближаемся к моему бывшему дому.

Теперь там живет моя мать. Место, где меня лишил невинности один из ее ухажеров. Место, где меня называли шлюхой.

— Это вам, — Филипп протянул моей матери букет бордовых роз с коротким кивком, та улыбнулась почти естественно, и меня прошило болью.

Слишком хорошо они смотрелись вместе. Слишком хорошо я знала этот огонь в глазах собственной матери.

— Филипп Андреевич Крутой, — коротко представился он.

— О, это твой новый… друг? — глядя только на Филиппа, спросила мама.

— Я ее муж. Один-единственный, — твердо ответил Фил.

— Какие прекрасные цветы! — мать спрятала негодующий блеск глаз в пышном букете.

Не то чтобы я ожидала какого-то восхищения и поздравления — все же я не так давно была при смерти. Но ревность? Нет, ее негодование можно было понять. Она в три секунды оценила льняной костюм Крутого, часы на его руке, обувь и даже прическу. А уж выражение лица господина Крутого сводило с ума женщин и поумнее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})