Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь

Она идет в кухню и помогает Мартину и Агнешке разобрать покупки, хвалит их, все одобряет, а Китти в комнате благостно курлычет. Да, ее ребенок — настоящее чудо.

Самые обыкновенные женщины

Мне звонит моя сестра Серена. Мы разговариваем с ней по телефону раза два в неделю. Очень приятно быть в тесных отношениях с человеком, который знает тебя всю жизнь и до сих пор относится к тебе терпимо. Не каждый муж на такое способен. Мне ровным счетом нечего сказать Чарли Спаргроуву, хотя мы обмениваемся рождественскими открытками, и однажды, когда нашего сына Джейми чуть не до смерти затоптал понесший жеребец и его положили в больницу, Чарли позвонил мне, надо отдать ему должное, и все рассказал, а потом дружелюбно, простив мне прошлое, спросил, как я поживаю. Конечно, Беверли в первую очередь позвонила ему, а не мне, я ведь всего лишь мать, а у Чарли деньги и титул. Сейчас Чарли разводит скаковых лошадей, и у него две внучки, когда-то это были прелестные трогательные малютки-пони, сейчас я вижу в светских новостях длинноногих кобылиц, они заходятся пьяным смехом. Бог даст, перебесятся.

Но к Джейми тогда полетела я, а не Чарли. Чарли просто хотел, чтобы его держали в курсе. Когда я там появилась, Джейми уже сидел в кровати, весь в бинтах и под капельницей, но жизнерадостный, и рвался домой. Он всегда был сверхъестественно здоровый ребенок: я вернулась мысленно к его детским годам и решила, что Серена и я, Розанна и Вера, Мария, Райя, Сара, а также все остальные, чьих имен я уже не помню, славно потрудились, чтобы вырастить этого совершенно чужого мне человека. Мы все каким-то образом умудрялись кормить его, обходясь без рыбных палочек, картофельных чипсов и мороженого зеленого горошка. Думаю, Беверли надеялась, что прилетит Чарли, а не я, ведьма-свекровь с многочисленными мужьями, сомнительным прошлым и вечными газовыми шарфами.

А вот мой промежуточный муж, тот самый кривопалый писатель в сандалиях на босу ногу, разговаривать со мной не желает. Я настроена по отношению к нему вполне миролюбиво, но он все еще злится и обижается. Не знаю почему. Я никогда не просила у него денег, не пыталась отнять дом, просто собрала свои вещи и ушла, гонимая тем необъяснимым, граничащим с паникой отчаянием, которое иногда охватывает женщин, — кажется, если ты сейчас не уйдешь, от тебя ничего не останется. Выброшенная морем на камни пустая черная раковина с погибшим моллюском, ее створки облепили какие-то микроорганизмы, она открыта, но внутри лишь скользкая морская водоросль. Ужасное зрелище… Муж не бьет жену, не издевается, она не может объяснить друзьям, почему ей вдруг стало невыносимо. Просто в ее жизни с ним все не так. И это страшно. Он крадет у нее душу. Это непереносимое ощущение иррационально, но его нужно уважать.

Уверена, что и у мужчин оно бывает, потому-то они в одно прекрасное утро вдруг уходят из дома и не возвращаются. Уходят не к женщине, просто уходят, и все. Вы спите с человеком в одной постели, смотрите вместе телевизор, толкаетесь у кухонной плиты, и вдруг вас охватывает паника, и правильно охватывает. Вот так я и ушла от Кривопалого и очень его этим огорчила, и, как я слышала, в его доме моего имени не произносят. Он снова женился, и женился очень счастливо, его жена — литературный редактор, она помогает ему на его писательском поприще.

Я никогда не рассчитывала на финансовую поддержку со стороны мужчин, за исключением двух-трех лет, когда донимала Чарли, чтобы он помог вырастить Джейми. Я слишком похожа на маму и не хочу ни от кого зависеть. Помню мамин афоризм: мужчины содержат и поддерживают только тех женщин, которые крутятся у них перед носом: в постели, у плиты, с детьми. “С глаз долой — из сердца вон”. Потому и существует закон о взыскании алиментов после развода. Ведь у мужчин и у женщин разное представление о том, что правильно и как все должно быть по законам природы. Мне всю жизнь помогала Серена, но ведь Серена — моя сестра. Она считает, что все, что принадлежит ей, принадлежит и мне, я ей по-настоящему благодарна и счастлива. Я рассказываю ей обо всем, что со мной происходит, и она рассказывает мне обо всем по телефону, а теперь вот и по электронной почте. Примерно раз в месяц мы встречаемся. Она жалуется, что написала слишком много романов и ей бывает трудно вспомнить, кто она на самом деле, я же, говорит она, помогаю ей сохранить ощущение реальности самой себя. А я просто люблю поболтать, и она тоже любит. И никто из нас пока не проявляет признаков умственной деградации.

Когда умерла от рака Сьюзен, мы — Ванда, Серена и я, дружная, состоящая из одних женщин семья, единый живой организм, у которого отсекли конечность, — сблизились еще больше, словно только так и могли устоять. Потом мы взяли к себе троих детей Сьюзен, и у нас появилось что-то вроде протеза, на котором можно хоть и с трудом, но ковылять. Какое-то подобие равновесия восстановилось. А когда умерла Ванда, я подумала, что наконец-то она освободилась от тревоги, которую передала и нам, отравив каждую нашу клеточку, и что я за Ванду рада. Может быть, ей надо было пощадить нас и оберечь от этой тревоги, но, насколько я могу судить, я тоже передала ее через митохондриальную ДНК следующим поколениям. Лалли перед выступлением чуть сознание не теряет от страха. Может быть, и Хетти только притворяется передо мной, будто мир ей кажется управляемой системой и она не ждет от него сюрпризов.

Нынче утром мы разговариваем с Сереной о Хетти и очередной о-пэр. Серена вчера утром звонила Хетти и теперь в курсе последних событий. Мы обсуждаем тему детских ушей и ватных палочек. Серена спрашивает меня, как выглядит эта особа, Агнешка, и я отвечаю, что, как ни странно, никому не пришло в голову ее описать. Мне просто перечисляют ее достоинства и подвиги. Наверное, внешность у нее самая обыкновенная.

Мы вспоминаем известных нам женщин с самой обыкновенной внешностью, которые разрушили чью-то семью. Список набирается довольно длинный. Чтобы отнять мужа у жены, вовсе не обязательно быть такой уж безумной красавицей. И страсть не такой уж сильный побудительный мотив, как мы считали в молодости. Привлечь может все, что угодно: остроумие, душевная теплота, общность политических взглядов, талантливая игра на рояле, даже сама по себе невзрачность.

Бойтесь как чумы одинокой женщины на званом обеде, такой тихой, скромной, с опущенными глазками, серой мышки, одетой старомодно и провинциально: стоит хозяйке отвернуться, и эти глазки могут сверкнуть алчно и призывно. Такова была Энн Футуорт, которая в свои полные пятьдесят пять увела от жены Серениного издателя. Энн была его незаметнейшая секретарша. Жена издателя Маргарет пожалела Энн, ах, она такая одинокая, и пригласила к себе обедать, а кончилось все тем, что сама Маргарет оказалась на улице и устроила скандал возле издательства: бросала камни в окно его кабинета и осыпала мужа и Энн бранью и проклятиями, а они прятались под столом, пока наконец не приехала полиция и не увезла ее. Как тут не вспомнить жену Т.С. Элиота, которую он поместил в лечебницу для душевнобольных, — она лила какао в почтовый ящик издательства Faber & Faber.