Обычная история (СИ) - Резник Юлия

– Реутов Виктор Валентинович.

Отмечаю, что, несмотря на достаточно ровный голос, руки мне Валеев не подает. Хочется, уподобившись Кэт, хмыкнуть. Но я молчу, стиснув челюсти так, что где-то в виске аж щелкает.

Презрение… Мне кажется, я с ним теперь сталкиваюсь повсеместно. Или такое ощущение создается именно потому, что я сам себя призираю?

– Александра! – царственно кивает моя дочь, протягивая руку здоровяку. И в этот момент его будто высеченное из камня лицо смягчается. Он садится на корточки, осторожно сжимает Сашкины пальчики и одаривает малую широкой улыбкой от уха до уха.

– Очень рад, Александра, наконец, с тобой познакомиться. Твоя мама очень много о тебе рассказывала, – косится за спину.

Сашка неожиданно смущается. Вырывает ладошку из цепких пальцев Валеева, оббегает его и скрывается в Катиных крепких объятиях. А ведь я реально сам себя убедил, что Ника сможет заменить Кэт. Теперь оглядываюсь на себя того и недоумеваю, каким местом вообще я думал?

Мазнув взглядом по Валееву, обхожу его по дуге, желая увидеть бывшую жену и, может быть, найти ответ на возникшие в голове вопросы. На худой конец, еще раз перед ней извиниться, потому что я не могу больше так. Чувствую себя куском дерьма. За что ни берусь, мысленно возвращаюсь в наше с ней прошлое. Такое счастливое, яркое, как вспышка сверхновой, абсолютно незабываемое… А усну – и просыпаюсь от кошмара, который преследует меня все эти годы. Снова та трасса, грибник, удар… Рев сирен, сине-красный пульсирующий свет мигалок. И парализующий душу страх. Животный безотчетный ужас, на который я и не думал, что способен в принципе. Люди о себе зачастую гораздо лучшего мнения, чем они есть на самом деле. Та ситуация просто макнула меня в этот факт носом. Я-то себя считал достаточно неплохим человеком. И если в чем никогда не сомневался, так это в собственной мужественности. Оказалось, мои представления о себе – шелуха.

Все остальное, что случилось потом – лишь следствие того осознания.

Мог ли я десять лет ждать свою женщину из колонии? Знаю, сейчас в это трудно поверить, но да. Чего я не смог – так это простить ей то, что с таким звоном загремел с пьедестала, на который Катя меня воздвигла. Она же на меня как на бога смотрела, а я не только показал Кэт, что ничто человеческое мне не чуждо, но и продемонстрировал ей настолько неприглядные стороны своей личности, что тупо не смог этого вынести. С одной стороны. С другой – простить себя за слабость, которой она стала свидетелем.

Знаете, как страшно осознавать, прожив большую часть жизни, что ты совершенно себя не знаешь? Что ты, может, и не человек вовсе… А так… Трусливое животное. Но если животное действует на инстинктах, спасаясь от опасности, то я вполне понимал, что делаю. И даже находил этому сто тысяч оправданий. Начиная с того, что Сашке со мной будет лучше, заканчивая вопросами карьеры и перспектив, которые у Кати, в отличие от меня, никак не упирались в судимость. О чертовой дури я думать забыл! Впрочем, какая разница, если я ничего не стал менять, когда всплыл этот факт? Ведь мог же…

– Привет. Пригласишь на чай? Я весь вымок за полсекунды, что отстегивал Сашкин ремень, там такая дождина! – за каким-то хером опять широко улыбаюсь. Понимает ли она, что я прячусь за этими улыбками? Скрываю то, что давно уже ясно – от меня прежнего, дерзкого хозяина жизни, ни хрена вообще не осталось.

– Да, мам! Давай папу пригласим? Мы как раз пирожные купили!

– Макаронс? – улыбается Кэт.

– И трубочки с кремом.

– Ну, раз трубочки, то конечно.

Чужой город. Чужая кухня. И моя, как ни крути, моя женщина.

– Катя… – начинаю и глохну, как-то враз разуверившись, что она готова меня выслушать.

– Говори. Я под такой лошадиной дозой лекарств, что вряд ли снова пойду топиться, – усмехается с кривой ухмылкой, как всегда легко проникая мне в голову.

– Снова? – вскидываю взгляд.

– Забей, – отмахивается, поморщившись. – Говори, что хотел, и вали.

– Я хотел извиниться. Еще раз. За все.

– От души, – добавляет, криво улыбаясь.

– Что? – туплю.

– Да ничего. Это прикол такой. Не бери в голову.

– После всего мне казалось, я уже вряд ли сделаю тебе хуже. Ника… она, понимаешь…

– Подняла со дна твою рухнувшую самооценку. Понимаю, да.

Кэт всегда была сообразительной девочкой. И этим меня цепляла. Льстило, что такая умница, как она, заглядывает мне в рот. Ведь в каких-то моментах она и мне, взрослому мужику, могла дать форы. И, наверное, я всегда это понимал. А еще ведь Кэт как никто другой умела расшевелить: зажечь, подбить на безумства. Всегда правильный, с ней я нагонял то, что упустил в глупых попытках соответствовать чьим-то требованиям. Мы сходили с ума, мы горели друг другом, мы так отчаянно любили…

– И как? Удалось?

Подвиснув, я упустил нить разговора.

– Что, прости?

– Ей удалось поднять?

Сглотнув, качаю головой из стороны в сторону. Кэт отводит глаза.

– За что боролся, на то и напоролся, да, Витя?

– Прости меня.

– Сам себя прости. И эту свою…

– А эту за что?

– За то, что влезла. Или ты думаешь, она не знала, что делает?

– Мы потеряли ребенка, – сообщаю, шумно сглотнув. Зачем? Ну, уж точно не для того, чтобы Кэт меня пожалела. Она еще та стервоза. Ждать от нее эмпатии не стоит. Точно не в этой ситуации, да… Так зачем? Может, чтобы вывести ее хоть на какие-то эмоции? Ну, никаких же сил нет смотреть в ее неживые, как у заводной куклы, глаза.

– Мне неинтересно. Саш, куда ты запропастилась? Чай уже давно остыл. А тебе, Вить, пора. Провожать не буду.

А на что я, собственно, рассчитывал? На то, что она простит? Нет. Я же знаю Кэт. Что я сам себя прощу, следуя ее завету? Ха. Четыре раза. Что рядом с ней хоть на миг разожмет пальцы тоска, стискивающая мое сердце? Если так, то мой оптимизм закономерно не оправдал себя.

Дорога домой отнимает преступно мало времени. Выхожу из машины, и только тогда понимаю, что приехал, по старому адресу! В этом определенно есть какая-то насмешка судьбы. Раньше я отсюда бежал. Все казалось, что даже стены смотрят на меня с укором. А теперь укор в глазах Ники. Словно есть какая-то моя вина в том, что ее беременность замерла. Либо, что хуже, Сашка… Ведь по одной из версий, объясняющих случившееся, во всем могла быть виновата перенесённая Никой ветрянка, которая, как оказалось, протекала у нее в такой легкой форме, что мы того не заметили, хотя у беременных обычно все происходит как раз таки наоборот.

– Виктор Валентинович? А вы никак к Катеньке в гости?

– А? Нет. Проезжал мимо. Мы здесь больше не живем.

– Вы, может, и не живете, – хмыкает соседка, обходя меня по дуге. Я дергаюсь было спросить, что значит это язвительное замечание, но дверь в подъезд захлопывается перед носом раньше, чем я успеваю подобрать слова. И опять это ощущение гадливости в обращенном ко мне взгляде, от которого сводит зубы.

Возвращаюсь в машину. Сердце отчаянно бухает о ребра. Могла ли Катя выкупить нашу квартиру? А если так… Что это значит? Может, у нас все-таки есть шанс? Теперь, когда она свободна, когда я… Может, не поздно попытаться все вернуть?

В кармане пиликает телефон. Растираю переносицу:

– Да, мам. Что-то случилось?

– Это я у тебя хотела спросить, Виктор. Что такого случилось, что Ника после всего пережитого сидит дома одна, тогда как ты поехал к этой… этой…

– Тогда как я посмел отвезти дочь к ее матери?

– Не перекручивай!

– А ты не ори на меня. Мне не пять лет. Мы с Никой как-нибудь сами разберемся в происходящем.

– С чем тут разбираться? Ей твоя поддержка нужна!

– И я ее даю. Но это не означает, что я стану сидеть у ее юбки, как, впрочем, и у твоей. Все, пока, мам. Некогда мне, я за рулем.

Отбрасываю телефон. После тех событий наши отношения с матерью тоже порядком испортились. Я не мог смотреть ей в глаза. Все по той же причине – кажется, что моя мать, будучи сама женщиной, в глубине души презирает меня за слабость. С чего вдруг мне так кажется, непонятно. Кэт она никогда не любила, и когда узнала обстоятельства случившегося, только порадовалась, что мне удалось избежать ответственности.