Фэй Уэлдон - Худшие опасения

Утром Эбби заглянула к Вильне: они с Артуром приглашены на «Охотничий бал», а надеть ей нечего. Вильна сказала, что всегда рада одолжить Эбби что-нибудь из своего обширного гардероба, но заодно поинтересовалась, почему это ее, Вильну, на «Охотничий бал» не зовут? Потому что ее муж в тюрьме? Или потому, что она не умеет молчать — всегда заговаривает о страданиях бедных лисят? Эбби сказала, что, должно быть, по второй причине.

Эбби разделась до лифчика и трусов. Белье она носила удобное, белое, без лишней отделки. Сбросила туфли, оставшись в эластичных, суперпрочных гольфах до колена. Встала у зеркальной дверцы шкафа-купе. Вильна вынимала вещи по одной и показывала. Эбби всякий раз качала головой: одна слишком облегает, другая слишком яркая, третья не в ее стиле…

— Это я, а не ты должна расстраиваться, — сказала Вильна. — Я, как у вас говорят, сама щедрость. Эти люди приходят ко мне на ужин, едят оленину с тарелок по двести пятьдесят фунтов штука, пьют лучшее шампанское из венецианских фужеров, — и все с большим удовольствием. Они только берут, берут, берут, а нужно давать, давать, давать. Они не умеют себя вести. Меня к себе в ответ не приглашают. А я их прощаю — такой уж у меня характер.

Эбби призналась, что у нее самой характер, наверно, другой. Сколько она себя ни принуждала, ей никак не удается простить Александру. Сперва она, Эбби, не поверила Дженни Линден, когда та сказала, что у Александры роман со Стенстромом. Решила: Дженни просто подыскивает оправдания для своих отношений с Недом.

— Зачем влюбленной женщине оправдания? — вопросила Вильна. — Любишь — дай мужику.

Эбби вздохнула. В комнате все время находилась Мария, мать Вильны, — старуха в черном крестьянском платье, обвисших серых чулках и растоптанных бурых туфлях без каблуков. Следит, чтобы дочка не дарила ничего ценного этим змеям — своим подружкам. Мария ходила из угла в угол, теребила золотые кисточки на шторах, делая вид, что беспокоится за мебель, — как бы та не выцвела на солнце. Охала, вздыхала, прищелкивала вставной челюстью. Вильна игнорировала ее. Эбби тоже приучилась не обращать на старуху внимания.

— Но если у Александры уже много лет длится роман со Стенстромом, — продолжала Эбби, — то никакого сочувствия она не заслуживает.

Какое предательство! Эбби столько для Александры сделала — и все зря!

— Я ведь и тело перетащила, — сетовала Эбби, — и простыни эти мерзкие отстирала — чего только на них не было! Вызвала врача, вызвала «скорую», спровадила Дженни, чтобы Александра ее там не застала; ради Александры просто переселилась в «Коттедж», хотя Артур был очень недоволен; и после всего этого Александра даже не может сказать мне правду, даже не может мне довериться. Какой дурой я себя потом почувствовала — этот осел Хэмиш и то знает больше меня. Что он, кстати, задумал — роется в личных бумагах, как у себя дома?! Но Александра — какова ханжа! Подумать только, с Эриком Стенстромом! Бедный Нед. Недаром у него случился разрыв сердца. В сущности, это Александра его убила, а не Дженни.

— О, Эрик Стенстром… — протянула Вильна. — Он такой пуся!

Как часто отмечала Эбби в разговорах с Артуром, английскому языку Вильна выучилась в основном по старым голливудским фильмам.

— Чем Александра лучше меня, а? — И Вильна еще старательнее втянула свой плоский (заслуга тренажеров) живот, выпятила вперед силиконовые (как уверяла Александра) груди и улыбнулась своему отражению в зеркале, оскалив крупные белые зубы. — Пузо как бочка. Лицо — бледная английская немочь. Ну, бюст у нее еще ничего, плохого не скажу. Она его всегда напоказ выставляет. Эрик Стенстром — ну и ну! И дом ей достанется в наследство, и вся эта ободранная мебель, о которой столько шуму. И Неда ей больше не придется терпеть. Один раз я сказала Неду «да», и он долго пытался, но у него так и не встало. Какая женщина будет такое терпеть?

— Вильна, я тебе не верю, — сказала Эбби. — Ни за что не поверю. Не выдавай желаемое за действительное. И, кстати, погоди завидовать Александре — еще неизвестно, достанется ли ей дом.

— А почему он может ей не достаться?

— Например, из-за неоплаченных долгов, — пояснила Эбби. — Все бывает. У Александры нет никакой деловой хватки. Она не замечает того, что у нее под самым носом творится. Неужели у тебя нет ничего однотонного? Темно-синего, например? Темно-синий — мой любимый цвет.

— Голубка, он же такой унылый! — возразила Вильна. — Сам по себе ну совершенно не смотрится. Его обязательно нужно дополнять: белым, золотым, еще каким-нибудь.

— Вчера Александра нас практически выгнала, — посетовала Эбби. — Если она не одумается, вообще без друзей останется.

Эбби решила, что синее шелковое платье простого покроя с высоким воротником — если, конечно, спороть с него всю золотую мишуру и алые рюшки — вполне подойдет для «Охотничьего бала», где соберутся видные представители местного мелкопоместного дворянства вкупе с состоятельными фермерами.

Мария вышла из комнаты. Вильна не преминула этим воспользоваться.

— Голубка, — выдохнула она, — здесь совершенно нет мужчин! Нед и тот умер, а Клайв в тюрьме, я уж и забыла, когда… Может, нам с тобой?.. — И костлявые пальцы Вильны, скользнув под непритязательный лифчик подруги, страстно сжали ее обвисшую грудь.

— Ты что? Не смей! — завопила Эбби, шлепнув Вильну по руке.

— Эх вы, англичане, — опечалилась Вильна. — Как вы сами сужаете свою жизнь! Артур — современный мужчина. Он не будет возражать, даже если и заметит.

— Артур — мой муж, и я его люблю, — отчеканила Эбби. — Спасибо тебе за платье, но больше так себя не веди.

Вильна пожала плечами. Казалось, холодность Эбби ее ничуть не обескуражила.

— По крайней мере мы, англичане, обходимся без гражданских войн, — совершенно не к месту добавила Эбби. — А если здесь тебе не нравится, уезжай на родину — никто не держит!

Эбби не забыла прихватить с собой платье, но, уходя, хлопнула дверью так, что сигнализация истошно взвыла, а овчарки, бешено взлаяв, до предела натянули свои цепи. Лис Вильна любила, но собак — ни капли.

19

В то же утро Александре позвонил не кто иной, как Эрик Стенстром.

— Александра, — прогудел он, — как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — ответила она. — Насколько я могу судить.

— Я слышал, много чего всплыло, — сообщил Стенстром. — Так всегда бывает после смерти. Когда мой Петри угас от СПИДа, очень многие, приходя на похороны, рассказывали мне истории, которых я предпочел бы не знать. Я тебе сочувствую. Но теперь все это уже неважно — ведь Нед мертв. Он больше не может причинить тебе боль. Так и я сам себе сказал после смерти Петри.