Лайонел Шрайвер - Цена нелюбви

— Тогда нам пришлось бы что-то предпринимать. А что?

— Вы не думали, что первые два года самые тяжелые? Что потом станет легче?

Я облизнула губы.

— Я понимаю, что это прозвучит не очень- то красиво. Однако я ждала эмоционального вознаграждения.

— Но только отдавая, вы что-то получаете взамен.

Она пристыдила меня, хотя тогда я об этом не подумала.

— Я отдаю ему все свои выходные, все свои вечера. Я даже отдала ему своего мужа, которому теперь интересно говорить только о нашем сыне, а из дел — катать коляску взад-вперед по Бэттери-парку. В ответ Кевин злобно на меня смотрит и не выносит моих прикосновений. Насколько я могу сказать, он почти ничего не выносит.

Разговор нервировал Шивон; это была домашняя ересь. Но похоже, мои слова как-то затронули ее, и она не могла больше подбадривать меня. Так что вместо того, чтобы расписывать восторги, ожидающие меня, как только Кевин подрастет, она мрачно сказала:

— Да, я понимаю, о чем вы.

— Скажи, пожалуйста, Кевин... реагирует на тебя?

— Реагирует? — Я впервые услышала в ее тоне сарказм. — Можно и так сказать.

— Когда ты сидишь с ним днем, он смеется? Гукает от удовольствия? Спит? — Я осознала, что до сих пор не осмеливалась спрашивать ее об этом, а теперь пользуюсь ее щедростью.

— Он таскает меня за волосы, — тихо сказала она.

— Но все дети... они не понимают...

— Он дергает очень сильно. Он уже достаточно взрослый и понимает, что мне больно. И еще, Ева, тот чудесный шелковый шарф из Бангкока. Он разорвал его в клочья.

Бум! Бум! Кевин проснулся и застучал по металлическому ксилофону — твой подарок, — увы, не проявляя никаких признаков музыкального слуха.

— Когда он наедине со мной, — сказала я, пытаясь перекрыть шум, — Франклин называет это капризом...

— Он выбрасывает из манежа все игрушки, а потом кричит и не умолкает, пока не положишь их обратно, а потом снова их выбрасывает. Вышвыривает их.

Б-Бэнггг-БЭНГ! БУМЦ! БЭНГ! Б-Б-Бэнг-бэнг-бэнг- бэнг-бэнг! Жуткий грохот, из которого я заключила, что Кевин протиснул ксилофон между прутьями кроватки.

— Безнадежно! — с отчаянием воскликнула Шивон. — Когда он сидит за столом в своем высоком стульчике, он так же швыряется колечками, кашей, крекерами... Вся еда оказывается на полу, и, хоть убейте, я не понимаю, откуда он берет силы!

Я коснулась ее руки.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, откуда у тебя берутся силы.

— Ааааа... Ааааа... Ааааааааааааааа... — завелся Кевин, как бензокосилка.

Мы с Шивон переглянулись.

-Ааааааааа! УУУУУУУ! УУУУУУУУУУ!

Мы не сдвинулись с места.

Шивон вздохнула:

— Наверное, чувствуешь по-другому, когда это твой ребенок.

— Да, — согласилась я. — Совсем по-другому.

—УУааУУУУаа! УУааУУУУаа! УУааУУУУаа! УУааУУ- УУаа I

— Я хотела иметь много детей, — сказала Шивон, отводя глаза. — Теперь я не так в этом уверена.

— На твоем месте я хорошенько бы подумала.

Пока я пыталась побороть нарастающую панику, Кевин заполнял паузу. Я должна была что-то сказать, как-то воспрепятствовать тому, что надвигалось, но не могла придумать ничего убедительного.

— Ева, я измотана. Я не думаю, что нравлюсь Кевину. Я молилась до посинения... о терпении, о любви, о силах. Я думала, Бог испытывает меня...

— Когда Иисус сказал: «Терпите детей малых», — сухо сказала я, — вряд ли он имел в виду нянь.

— Я не хочу думать, что подвела Его! Или вас, Ева! И все же, может, вы могли бы найти мне место в «На одном крыле»? Вы говорили, что большую часть рутинной работы выполняют студенты. Не могли бы вы... о, пожалуйста, пожалуйста, пошлите меня в Европу или в Азию. Я обещаю, я буду отлично работать.

У Я поникла.

— Ты хочешь уйти.

— Вы и Франклин — чудесные люди, вы, наверное, сочтете меня неблагодарной, но, когда вы переедете за город, вы обязательно найдете другую няню, правда? Я хочу жить в Нью-Йорке.

— Я тоже! Кто сказал, что мы переедем за город?

— Франклин, конечно.

— Мы никуда не переезжаем, — твердо сказала я.

Шивон пожала плечами. Она уже настолько отдалилась от нашей маленькой компании, что не считала это недоразумение своим делом.

— Может, ты хочешь больше денег? — заискивающе предложила я. Постоянное пребывание в этой стране начинало съедать значительную часть моих доходов.

— Жалованье отличное, Ева. Просто я больше не могу. Каждое утро я просыпаюсь...

Я точно знала, что она чувствует, просыпаясь, и не могла больше терзать ее. Думаю, я плохая мать, и ты всегда считал меня таковой. Однако где-то глубоко во мне таился материнский инстинкт. Шивон достигла своего предела, и, хотя это шло вразрез с нашими интересами, ее земное спасение было в моей власти.

— Мы пересматриваем и дополняем путеводитель по Нидерландам, — угрюмо сказала я. Мной овладело жуткое предчувствие, что Шивон уйдет прямо сейчас. — Ты хотела бы оценить хостелы Амстердама? Там изумительно вкусные блюда из риса.

Шивон восторженно обняла меня.

— Хотите, я попытаюсь его успокоить? Может, памперс...

— Сомневаюсь; слишком разумное объяснение. Нет, ты отработала целый день. Отдыхай до конца недели. Ты измучена. — Я уже умасливала ее, надеясь удержать, пока мы не найдем замену. Черта с два.

— И еще одно, — сказала Шивон, запихивая в сумку мою записку с именем редактора НОК по Нидерландам. — Конечно, все дети разные, но Кевин уже должен был бы говорить. Хотя бы несколько слов. Может, надо посоветоваться с вашим доктором. Или больше разговаривать с Кевином.

Я пообещала разговаривать, проводила ее к лифту, бросила печальный взгляд на кроватку.

— Знаешь, действительно все иначе, когда он твой. Невозможно уйти домой.

Да, мое желание уйти домой особенно усиливалось, когда я уже была дома.

Мы обменялись тусклыми улыбками. У ворот Шивон оглянулась и помахала мне. Я не отходила от окна, пока она бежала по Хадсон-стрит прочь от нашего лофта и маленького Кевина так быстро, как только могли нести ее некрасивые ноги.

Я вернулась к нашему сыну, к его возмущенным корчам. Я не собиралась брать его на руки. Некому было заставлять меня, а сама я не хотела. Я не стала, как предложила Шивон, проверять его памперс, не стала согревать бутылочку с молоком. Я не стала его успокаивать. Опершись локтями о решетку кроватки, я опустила голову на сплетенные пальцы. Кевин стоял на четвереньках в положении, рекомендованном Новой школой для родов. Большинство детей плачет с закрытыми глазами, но глаза Кевина были чуть-чуть приоткрыты. Когда наши взгляды встретились, я почувствовала, что мы наконец общаемся. Его зрачки еще были почти черными, и я видела в них понимание: мама не собирается выяснять, в чем дело.