Светлана Демидова - У каждого свое проклятье

Пелагея кивнула и вытащила из-за пазухи две бумажки.

— Вот тут… — она махнула ими перед носом Никодима, — опись в двух экземплярах…

— Чего-чего? — не понял он.

— Ну… записано тут, что в мешке и в шкатулке. Один список вам, другой — мне.

— Это на что ж? — скривился Никодим.

— Чтобы потом сверить… чтобы не пропало ничего.

— Не доверяешь, значит? Чего ж тогда притащилась? Шла бы к тем, кому доверяешь! Кто там у нас чаще всего лбом об пол бьет, а, мать? — И Никодим расхохотался. — Во! К Козыревым иди, а, Пелагеюшка! Им много чего прятать придется! Где свое, там и твое схоронят!

— Не слушай ты моего дурака! — Прасковья вышла вперед и для верности одной рукой взяла попадью под руку, другой — торопливо перекрестилась. — Вот те крест святой! Истинный! Все сбережем! Не сомневайся!

Пелагея вздохнула, пониже натянула на лоб платок и пошла к выходу из холодной и сырой избы самого бедняцкого на селе хозяйства Никодима Епифанова.

Наши дни

МАРИНА, НОННА И ИРИНА

Три женщины в черных одеждах сидели за кухонным столом. Посередине стола стояли ополовиненная бутылка водки и три тарелки: одна с кружочками соленых огурцов, другая — с тонко нарезанной колбасой твердого копчения, третья — с черным хлебом.

— Теперь, я думаю, ты не станешь больше отмахиваться от моих слов, — сказала Нонна и положила в рот прозрачный ломтик копченой нарезки.

Марина слегка тряхнула головой и ответила:

— Если бы мне кто-нибудь посторонний рассказал такое о своей семье, я решила бы, что это одна из страшилок, которыми люди любят пугать друг друга, коротая время в поездах дальнего следования или в больницах.

— Очень качественная страшилка… — проронила Ирина, крутя в пальцах стеклянную стопочку с тремя золотыми ободками.

— Нет, ну ты скажи, Маринка, какого черта Лешка полез разнимать этих уродов? — Нонна вскочила из-за стола и принялась ходить взад-вперед по кухне.

— Они же соседи… — бесстрастно произнесла Марина.

— Ты еще их пожалей, мол, несчастные больные люди… Вот уже год прошел, а я никак не могу успокоиться! Такая несправедливость! — Нонна опять подсела к столу, схватила бутылку, разлила водку по стопкам и сказала: — А вот мы сейчас, девки, выпьем, чтобы им… этим больным людям… алкашам проклятым… чтобы им ни дна ни покрышки… чтобы им жизнь хуже смерти показалась… — Нонна глянула на двух безучастно сидящих женщин, стукнула кулаком по столу и прикрикнула на них: — А ну взяли водку в руки! — Потом подождала, пока сестра с Ириной подняли свои стопки, чокнулась с каждой и закончила: — Чтоб их жизнь стала адом!

Маринины пальцы дрогнули, стопка накренилась, и водка прозрачной струйкой полилась на стол. Нонна взяла из рук сестры стеклянную емкость и, шмякнув ею о стол, раздраженно сказала:

— Ну вот! Я же говорю! Она еще жалеть их будет! Они ее мужа убили! Лешку! Божьего человека! Таких поискать… А она не может им ада пожелать! Курица! Мокрая курица! И всегда такой была!

— Они же не специально его убили, — сказала Ирина. — Если бы специально пришли и убили…

— А нечего нажираться до свинячьего состояния и за ножи хвататься! А Лешка дурак! Ну дура-а-ак!!! Полезть разнимать этих нелюдей! Этих скотов!!! Пусть бы перерезали друг друга, всем бы только легче стало! — Нонна принялась загибать пальцы. — Томке — лучше, потому что этот Вовка, муженек, ее уже всю исколошматил, места живого нет… А Максим, сыночек чертов, из тюряг не вылезает! Дочке Томкиной, Людке — тоже лучше, потому что милый братик уже всех ее мужиков под орех разделал и голыми в Африку пустил. Да и самим этим ублюдкам, Вовке с Максом, лучше было бы, если бы перестали наконец землю коптить и уютно устроились в могилках! Всем было бы лучше, так нет! Лешка не дал этой сволоте порешить друг друга!

— Замолчи, Нонна… — Марина сжала виски руками. — Макса посадили.

— Ой! Не могу! — расхохоталась Нонна. — Посадили! Да для него тюрьма — дом родной! Отсидит, вернется и еще кого-нибудь прирежет! Сына твоего, к примеру, а, Маришка!

— Нонна! Что ты несешь?! — осадила ее Ирина. — Ты пьяна совсем!

— Не пьянее тебя! В общем, ладно… Лешку все равно не вернешь, сколько тут языками ни чеши. Давай, Ира, расскажи моей сеструхе то, что мне рассказывала… Только сначала все-таки выпьем. Не хотите за смерть этих гадов, не надо… давайте за помин душ всех погибших Епифановых… Слишком уж их много набралось… Если бы ваша семейка, Ирка, имела фамильный склеп — уж так переполнился бы… так переполнился… Прямо поленницей гробы складывать пришлось бы…

— Нонна! Ты действительно пьяна! — возмутилась Марина.

— Еще раз говорю: не пьянее вас обеих! Но… все! Молчу! Пьем, девки, на помин… это святое…

Женщины выпили, закусили огурцами с колбасой и хлебом.

— Нет, все-таки не надо было покупать эту колбасу… — опять завелась Нонна. — Это ж не колбаса, а… голландское кружево… или не голландское… черт его знает… Купили бы «Отдельной» или еще какой, чтобы уж ломтями так ломтями. А то прямо не по-русски как-то… — Она сгребла в стопочку штук шесть тоненьких ломтиков, отправила в рот и пихнула Ирину локтем: — Давай, Ирка! Трави свою историю!

— Собственно, это не история… Так, догадки одни… — начала Ирина. — В общем, однажды я слышала разговор матери с отцом… Он еще был жив… Мама сказала отцу, что зря вышла за него замуж, не прислушавшись к словам Федора.

— Федора? — переспросила Марина. — Кто это?

— Федором звали папиного дядю. Да он был на вашей свадьбе… с Пашей еще… Ему тогда было уже лет семьдесят семь… Ну помнишь, такой седовласый старик, величественный, цыганочку еще танцевал с выходом…

— Да-да! Помню! — согласилась Марина. — Красивый такой! Статный!

— Вот! Это тот самый Федор и есть!

— Ты лучше скажи, Ирка, к каким его словам следовало прислушаться вашей матери? — опять встряла Нонна.

— Да… Так вот… Отец тогда здорово возмутился, что, мол, дядя Федя всегда завидовал своему брату Матвею, потому что тот всегда лучше жил. Он, дескать, и детей Матвея не любил, то есть моего отца и его родную сестру… нашу тетю Олю.

— А это так и было? — спросила Марина.

— Ну… мне трудно делать какие-то выводы. Федор был дядей отцу, а нам, значит, дедом, да еще и двоюродным. Я никогда не бывала у него дома. Но вот в гостях у папиного двоюродного брата Николая, сына дяди Федора, мы с братьями бывали. По сравнению с нами они действительно жили бедновато. Мы — хоть и в тесной, но в отдельной квартире, а семья дяди Коли — в одной комнате коммуналки. И комната была такой неказистой, узкой, как пенал. Может быть, из-за отсутствия нормальных условий у дяди Коли и тети Маши был всего один сын — Дима. Нам, детям, тогда это было странно: нас такая куча, а Дима — один. Он нам всем казался одиноким, несчастным. Дима в детстве всегда был чересчур худеньким, бледным… Потом, правда, похорошел очень… Впрочем, это не важно… Когда он приходил к нам в гости ребенком, мама тут же принималась его кормить. И еще с собой ему всегда пакеты с едой наворачивала: пирожки, котлеты, а то, бывало, и целой курицы не пожалеет.