Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 1

Теперь, с вершины своего сегодняшнего опыта, я могу сравнить общение с Наркомом с приемом контрастного душа. Вот только что он согревал тебя вниманием, открытой веселостью, искрометными тостами и комплиментами, как тут же без всякого перехода от него вдруг веяло ледяным, могильным ужасом. Он был человеком крайностей. Наверное, он стал таким из-за своего незаурядного кавказского темперамента и глубокого душевного надлома, который скрывал от всех.

Однажды, когда он был особенно мрачен, я спросила у него, отчего он такой невеселый? Он задумчиво посмотрел на меня:

— Послушай, если б тебя без твоего согласия выдали замуж за Синюю Бороду, который свою первую жену задушил, вторую зарезал, третью отравил, а четвертую утопил в пруду. Зная об этом, ты бы очень веселилась? Да, он тебе говорил бы, что больше всех любит тебя, ценит твою красоту и верность, но была бы ты спокойна и счастлива?

Я, дуреха, тогда не сообразила, о чем он говорит, и попыталась перевести его слова в шутку. Он даже не улыбнулся. Мне и в голову не могло прийти, что под женой он имеет в виду себя.

Николай Николаевич позвонил через два дня рано утром. Была суббота, и у нас было всего четыре урока. Мы назначили нашу встречу на час дня на старом месте.

Он попросил меня прийти в белом праздничном фартуке и с белым бантом в косе. И еще он предупредил, чтобы я не пользовалась духами.

Когда в трубке раздались длинные гудки, я украдкой покосилась на бабушку, которая с нескрываемым любопытством поглядывала в мою сторону, и добавила:

— Ладно, Татьяна, обо всем договоримся в школе. Сама- то не опаздывай…

Да, я забыла сказать, что в то время носила косу, и довольно толстую. Она и сейчас хранится у меня в специальной коробке. Но бантами я ее никогда не украшала, даже на праздники. Ленты, разумеется, у меня еще с начальных классов были.

Меня удивила такая просьба Николая Николаевича, но я почему-то подумала, что Нарком ждет какую-то делегацию и мне будет поручено ее приветствовать. Какая делегация? Почему ее нужно приветствовать? Глупость все это, конечно, неимоверная, но тогда ничего другого мне не пришло в голову.

После уроков я забежала домой, наврала бабушке с три короба, подвязала косу бантом на затылке, одела белый передник и помчалась к памятнику Пушкину.

Машина нас ждала за углом на Большой Бронной. Николай Николаевич сел опять рядом со мной, всю дорогу молчал, а когда мы уже остановились во дворе особняка, похлопал по плечу, улыбнулся, обнажив по-лошадиному длинные желтоватые зубы, и сказал:

— А ты молодец! Никому ни слова не сказала, буквально! Молодец!

Пока мы шли по коридорам, я с ужасом думала, откуда же он знает, что я действительно никому ни слова, буквально. Впрочем, я сейчас думаю, что он таким образом меня проверял и запугивал одновременно. Но тогда я выдержала проверку, потому что совесть моя была чиста.

Нарком встретил меня в столовой как старую знакомую, обнял, громко расцеловал в губы и в щеки. Я почувствовала, что от него сильно пахнет коньяком. Похлопывая меня по спине, повел за стол.

— Надеюсь, ты еще не обедала? А то тетя Шура обидится.

Тетя Шура тут же хлопотала у стола и на реплику Наркома что-то проворчала под нос.

В углу за резным буфетом я заметила огромную круглую шляпную коробку. Она была такая большая, что в нее могла бы спокойно поместиться крышка нашего круглого стола из гостиной. «Ничего себе шляпка», подумала я. В ней я бы выглядела как пляжный зонтик.

Перехватив мой взгляд, Нарком таинственно улыбнулся.

— Это для тебя.

— А что это такое?

— Об этом ты узнаешь позже. А тебе идет белый передник и бант. Ты в этом наряде как настоящая гимназистка.

Обед начался так же, как и в прошлый раз. Нарком говорил замысловатые тосты, много пил сам и заставлял пить меня. Еда на этот раз была не грузинская, а просто дорогая, ресторанная. Было много икры, которой он кормил меня прямо с серебряной ложечки, были куриные шницели по-министерски, которые я спустя несколько лет так полюбила в угловом кафе гостиницы «Националь», был жульен из грибов, только вместо хлеба опять был горячий лаваш и много грузинской зелени. Я даже одну травку со смешным названием «цицматы» запомнила и полюбила навсегда.

Нарком в этот раз как-то особенно быстро развеселился. Посреди" обеда он открыл крышку роскошного музыкального комбайна, стоявшего в углу, поставил «Вальс цветов» из балета «Спящая красавица» и пригласил меня танцевать. Оказалось, что он прекрасно танцует. Легко, красиво и уверенно.

Я ему сказала об этом. Он улыбнулся с довольным видом и прошептал, щекоча губами мое ухо:

— Я все делаю легко, красиво и уверенно…

Тут как бы прозвенел первый звоночек. Я почувствовала, как что-то горячее возникло у меня под сердцем в районе солнечного сплетения и мягко опустилось в низ живота.

Дело в том, что этими ночами, ворочаясь в тревожном полусне почти до самого утра, я видела такие зловещие и вместе с тем возбуждающие сцены с участием Наркома, что теперь никак не могла дождаться; когда же они станут явью. Мне было и страшно и любопытно одновременно. Я понимала, что не просто же так, чтобы покормить обедом, меня вот уже второй раз привозят к нему.

А между тем Нарком выпустил меня из объятий, жестом приказал покрутиться в одиночку, а сам опустился в кресло и с улыбкой, кивая головой в такт музыке, смотрел на меня. Больше на мои ноги…

Потом мы снова пировали и танцевали. У него было много пластинок. В нижней части комбайна для них было специальное отделение. Нарком разошелся, поставил знаменитый канкан из оперетты Оффенбаха «Прекрасная Елена», и мы начали с лихим гиканьем и уханьем танцевать, что есть силы задирая ноги.

Когда мы, обессиленные, упали на диван, он обнял меня за плечи и, лукаво улыбнувшись, спросил:

— А не пора ли позвонить нашей бабушке?

— Не пора! — мотнула я головой.

— А ты не боишься, что она тебя заругает, если ты придешь поздно?

— Нет, не боюсь! — засмеялась я, и он засмеялся со мной.

— Какая ты смелая! Ничего не боишься?

— Ничего не боюсь, — сказала я, приблизив свои широко открытые глаза к стеклышкам его пенсне. Мне вздумалось, что мой зажигательный взгляд не проходит сквозь стекла, и я с замирающим от страха и любопытства сердцем медленно подняла руку к его лицу, осторожно взялась двумя пальцами за металлические рычажки, надавив на них, медленно сняла пенсне с грозного Наркома и, приблизившись к нему еще ближе, повторила: — Ничего не боюсь!

Теперь я понимаю, что была тогда просто пьяна. И не столько от шампанского, которое я пила так, как научил меня он, добавляя в бокал немного, не больше чайной ложки, коньяку для аромата. Я опьянела от всего. От предвкушения неизбежной близости с этим загадочным, страшным и влекущим к себе человеком, от боязни этой близости. От волнения за судьбу отца и стремления облегчить ее. От страшной тайны, в которую я оказалась вовлечена. Ведь у меня просто дыхание перехватывало, когда я представляла, что было бы с Танькой и другими моими школьными подружками, узнай они, где я и в качестве кого бываю, пока они дома учат уроки. И от облегчения той нестерпимой боли, которую совершенно незаслуженно причинил мне Илья, ведь узнай и он о том, кому я приглянулась, его отношение ко мне резко изменилось бы. Но теперь это уже не было для меня столь важно.