Только вернись - Елена Левашова

прав – без откровенной беседы никуда… Я спешно прощаюсь с Всеволодом и прыгаю за руль. Сердце сжимается от мыслей о Каролине… Так хочу домой, аж зубы сводит. И да… Я услышал совет Свирепого и собираюсь к нему прислушаться. Я ее отпущу… Пусть поживет свободной жизнью, вдохнёт аромат независимости, заскучает… Кто знает, может, она сама меня позовёт? Поймет, как ей без меня плохо? Мда… А если ей понравится жить без меня? Или ее окружат другие ухажеры? Налетят как коршуны, чтобы растрепать мою Кару на кусочки. Ревность тлеет внутри, норовя разгореться в пылающий факел и сжечь все к чертям собачьим… И меня заодно. Набираю номер Брыкалова – его брат отвечает за ремонт в квартире Кары. Может, не стоит жену отпускать сейчас, когда ей предстоит операция? Глупость какая-то… Не знаю, как поступить правильно?

– Брыкалов, как дома?

– Все в порядке, босс. Каролина Дмитриевна попросила меня собрать вишню.

– А ты что? – улыбаюсь, сворачивая к оживленному перекрестку.

– Собрал половину ведра. Сижу косточки из неё выковыриваю, – вздыхает он. – Ваша супруга тесто замесила на пирог. И не думает отдыхать, а я волнуюсь, между прочим. Ей отдыхать надо, с ее-то сердечком…

– Поеду к родителям. Ты там не теряй бдительности, смотри, чтобы дом был под надежной охраной.

– Четыре наших парня на улице, все "тип топ", босс.

– Скажи, а как обстоит дело с ремонтом квартиры Каролины? – спрашиваю, надеясь, что с ремонтом беда – подрядчики подвели или соседи затопили…

– Так дня три, как закончили все. Вы что, шеф? Совсем вы, Глеб Андреевич заработались. Вчера мебель новую собрали и квартирку вымыли. Все готово к возвращению… хм… Извините, шеф.

– Да, я хотел ее перевезти. Так что не извиняйся.

– Не глупите, Глеб Андреевич. Ваша жена больна, а вы должны рядом быть. Потом разберётесь… Извините, я снова не в своё дело лезу. Пошёл я, вишню отнесу. Приезжайте на пирог.

– Скоро буду.

Пирог, семья, любящая жена… Я мечтал об этом раньше, а потом запретил себе думать о счастье… Оказывается, мечты во мне жили… Спали в душе, как сильные здоровые семена в погребе. И сейчас они растут и укрепляются в моём сердце, избрав его своим домом… Я ее люблю… Потому и смогу отпустить…

Тягостно вздыхаю, крепче сжимая руль. Покупаю в цветочном салоне букет для мамы и сообщаю родителям о визите.

Что принесет разговор? Даст ли ответы на вопросы или закроет сердца родителей навсегда? Знаю лишь одно – поговорить я обязан…

– Глебушка, сынок, а чего ты приехал? – всплескивает руками мама, а потом забирает букет из моих рук. – Как Каролина? Все ли в порядке? Какие цветы красивые, сынок. А как пахнут…

– Мам, есть разговор… Я не хотел его поднимать, но…

– Проходи, родной. Папу позвать? – поникшим голосом произносит она.

– Да. Сначала с ним.

Отец смотрит исподлобья… Растирает переносицу и часто моргает, с трудом скрывая волнение. Он жил с этим много лет… А сейчас словно понимает, для чего я пришел. Проходит в кабинет и опускается в старое кресло.

– Садись, сынок, – сглатывая, произносит он. Стакан подрагивает в его руке, когда папа наливает воду из кувшина. – Что-то с твоей женой? Малышка у тебя чудесная, просто прелесть, она…

– Пап, ее могло не быть.

– Что это значит, Глеб?

За окном жужжит газонокосилка, и ее противный звук в повисшем между нами молчании кажется оглушительным…

– Пап, расскажи правду. Как умер дядя Мирон? Или Мирон это ты?

– Чушь какая, Глеб… Я Андрей, твой папа, – постукивая кончиком карандаша по столешнице, произносит отец.

– Тогда скажи, какую книгу перед смертью дяди Мирона мы с тобой купили маме в подарок?

Отец бледнеет и опускает взгляд. Вытирает вспотевший лоб платком и откидывается на спинку кресла.

– Не помню. Давно это было…

– Такое не забывают. Никогда. Ты помнил мамины любимые книги и наизусть знал имена ее любимых авторов. Мирон это ты? Скажи мне, как все случилось? Я спрашиваю не для того, чтобы тебя осудить. Просто…

– Почему ты вдруг вспомнил об этом?

– Твое признание маме слышала моя любимая девушка Лера Веснина. Давно это было, да пап?

– Послушай, сынок, – ерзает на кресле отец. – Мы с мамой ничего не делали Лере. Авария произошла случайно. Я клянусь тебе.

– Не верю! Экспертиза показала, что тормоза были испорчены.

– Это не я! Значит, кто-то хотел убрать ее отца. Возможно, конкуренты ее деда – он был влиятельным человеком, состоятельным… Мы с мамой ничего плохого ей не делали. Признаю, те фотографии… В общем, это мама придумала выставить Леру в дурном свете. Она испугалась, что наша тайна откроется. Тогда было нельзя… Тогда… Ой…

Отец хватается за сердце и морщится. Часто дышит, хватая воздух ртом, и бледнеет. Обмякает в кресле, судорожно сжимая пальцами деревянные ручки.

– Папа, есть лекарства? – подскакиваю с места я. – Где корвалол? Или…

– Все уже, сын. Я валидол нашел в кармане. Все… Поживу еще. Эта Каролина и есть наша Лера, да? Я как увидел ее, не поверил своим глазам. Она вроде изменилась, но глаза… Рост, походка, жесты… Я думал, что сошел с ума на старости лет, оказывается… жива. Я очень рад, Глеб. Рад, что ей удалось выжить.

Отец рассасывает таблетку и смотрит с нескрываемой теплотой. Я сажусь ближе и беру его сухую руку в свою – теплую и дрожащую.

– Пап, ты Мирон? И да… Каролина это моя Лера. Я и сам узнал об этом случайно. Узнал и уже не смог ее отпустить.

– Да, сынок. Я твой дядя Мирон. Убить хотели меня, но в мой дом не вовремя пришел Андрюша. Он хотел вернуть тетрадь с разработками. Преступники перепутали нас и убили его, приняв за меня. Я очень любил твою маму… Всегда любил, но уступил брату. Это было моей идеей притвориться Андреем. Если бы злоумышленники узнали, что Мирон жив, они повторили попытку. Я не мог позволить Нине остаться одной… Не мог и все.

– Ужас… А за что тебя хотели убить?

– Я сделал научное открытие и отказался от щедрого предложения его продать. Конечно, я продал его позже, но… за другую цену, в сотни раз превышающую ту, что мне предлагали. Их предложение было… Как бы сейчас сказали – "на лоха".

– Понятно. Так что тогда услышала Лера?

– Я сказал маме, что убил Андрея. Но я ведь выразился образно, не в прямом смысле… Я хотел поговорить с ней, сынок. Я и сейчас считаю, что подверг брата опасности. Я недооценил их и не защитил брата… Я живу с чувством вины всю жизнь. Разве есть бОльшая мука?