Джасинда Уайлдер - На веки вечные

Темнота во сне рассеялась. Зрение вернулось ко мне, как будто я поднималась со дна бассейна, нет, из самых глубин бездонного океана, и я увидела его рядом с собой. Не подо мной и не надо мной, рядом со мной. Мы касались друг друга, целовались, держали друг друга.

И это был не Билли. Осознание настигло меня тем странным образом, как всегда и бывает во снах. До того, как я смогла разглядеть его лицо, инстинктивно, внутри себя, поняла, что это был не Билли — и мое спящее сознание думало о нем, как о Билли, не как об Уилле.

В моем сне был Кейден.

У нас не было никаких сомнений, только нежность и нужда друг в друге, от которой становилось больно, сон, который был совершенным чудом, который был наполнен смыслом. Глубокое значение было в каждом прикосновении, каждом поцелуе.

Его глаза, сияющие ярким и чистым янтарным светом, сосредоточенно смотрели на меня, серьезные и печальные, и все же горящие от желания и жажды. Его рот открылся и губы зашевелились, он шепотом произнес мое имя, которое долетело до меня сквозь время, без связи с движениями его губ.

«ЭВЕР»

Сон поблек, и осталась боль от пустоты. Я хотела продолжить этот сон, это сладостное чувство близости, которое я ощущала в объятиях Кейдена. 

Глава 18

Кейден

Генри места себе не находил. Он был огромным молодым жеребцом, больше семнадцати хендов[20] в высоту, вороным, с тремя белыми чулками и густой гривой. Генри был сильным, энергичным, его было легко обрадовать, но часто сложно держать в узде, потому что ему просто хотелось бежать, бежать туда, где земля сливается с небом в бесконечном, бескрайнем горизонте. Дед сомневался, был ли я готов объезжать Генри, полное имя которого было Генрих V (дед отдавал дань уважения Шекспиру), но я уговорил его разрешить мне попробовать. Так что последние несколько недель я учился объезжать Генри и давал ему понять, что я здесь главный. Дважды он сбросил меня с седла, а в последний раз я едва не сломал руку, но теперь он, наконец, понимал, что к чему.

Я вывел табун необъезженных кобылок на пастбище на холмах, в северном конце участка, у реки, и тут увидел ее. Она сидела на берегу с открытой книгой на коленях, а рядом паслась лоснящаяся лошадь мышеватой масти, которая, как я понял, принадлежала Мигелю и была привязана к колышку недалеко отсюда.

Я оставил стадо пастись и, раздумывая, кто она, потянул повод, чтобы остановить Генри. Ее темные распущенные волосы лежали у нее на плечах, и легкий ветерок играл с ними. Руки были обнажены, а кожа была темной. На ней была белая рубашка без рукавов с узором из сиреневых цветов, полинявшие джинсы и довольно поношенные женские ковбойские ботинки, завязанные на лодыжках.

Я сошел с Генри и, держа поводья в кулаке, подошел к ней. Она перевернула страницу и потом, через секунду, заложила ее лентой и закрыла. Когда она повернулась ко мне, я сразу же узнал ее. Вернее, увидел, как сильно она похожа на Мигеля и понял, что это, должно быть, его дочь.

Она была красива, и я лишился дара речи.

— Hola, в смысле, привет. — Она говорила тихо, с сильным испанским акцентом.

— Привет.

Я встал в нескольких футах от нее, придерживая Генри, чтобы дать ему пощипать травку.

— Ты же Кейден, si? — Она встала и отряхнула джинсы сзади. — Nieto[21] мистера Монро. Сын его сына. Я не знаю слова.

— Внук. Точно. А ты дочь Мигеля?

Она покачала головой.

— Нет, не дочь. Он мой tio.[22] Дядя? Меня зовут Луиза.

— О, привет.

Я протянул руку, и она пожала ее. Ее рука была маленькой, мягкой и нежной.

— Приятно познакомиться, Луиза.

— Приятно познакомиться, — она сказала это, как будто повторяя вслед за мной.

— Так ты переехала сюда? Или...

Луиза кивнула.

— Я приехала, чтобы жить с tio Мигелем. Ходить в американскую школу.

Она отвязала лошадь от колышка, и мы пошли вдоль реки, ведя за собой наших лошадей.

— И давно ты здесь?

Она задумчиво посмотрела на холмы, на стадо кобылок, которые паслись на зеленой траве.

— Мм... Две недели. Весной твой abuelo[23] наймет моего папу, так говорит мой tio. А пока я поживу с tio.

Я кивнул.

— Да, я слышал, как дед говорит, что наймет работников на время сезона размножения.

— Сезона... размножения? — Луиза недоуменно посмотрела на меня, по ее лицу было понятно, что ей нужно разъяснение.

— Когда у лошади-мамы появляются жеребятки. Обычно между февралем и апрелем.

— А, ну да, — она кивнула, как будто ей это было знакомо.

— Ты ездишь на лошади? Там, дома?

Луиза пожала плечами.

— О, si. Моя семья, Мигель, папа, мой abuelo, мы работаем на одном и том же ранчо уже много generationes.[24] Я выросла там, ездила на caballos,[25] объезжала potros[26] — маленьких лошадей. Жеребят, ты говоришь?

— Да, жеребята. Так ты знакома с ранчо, где разводят лошадей?

Она кивнула.

— Всю жизнь, si. Это почти как у меня дома, в Мексике.

Пока мы разговаривали, то отошли довольно далеко, и я понял, что мне нужно возвращаться назад, к табуну.

— Поехали со мной? Мне нужно вернуться вот туда, — большим пальцем я показал на табун.

Луиза ловко запрыгнула в седло, и я последовал за ней. Мы вместе приглядывали за табуном и говорили о лошадях, о верховой езде, о жизни на ранчо. Я рассказал ей о том, что только недавно переехал в Каспер насовсем, что, конечно же, привело к тому, что пришлось рассказать, что мои мама с папой умерли.

Улыбка медленно сползала с лица Луизы, и когда я закончил, она стала вертеть в руках вожжи, не глядя на меня.

— Моя мама была родом из Мехико. Встретила моего папу, когда они приехал туда на выходные. Они полюбили друг друга, и она забеременела мной. Мама была очень совсем юной. Они женились и вернулись туда, где жил папа, на el rancho. Только мама никогда не хотела жить там, далеко от города. Далеко от людей и от всей... суматохи. Когда мне было пять лет, она сбежала. Назад в Мехико. Нашла другого. Послала папе бумаги о разводе. После этого я ее больше не видела. Папа опечалился. Он все время грустил. Она не умерла, как твоя мама, но ее нет.

— Вот отстой.

Луиза рассмеялась, внезапно повеселев.

— Отстой? Я слышала это раньше, но... не понимаю. Что такое отстаивать?

Я нахмурился, понимая, что и не представляю, как объяснить эту фразу, так как не был уверен, что это значит буквально или почему повелось так говорить.

— Мм... я думаю, это значит просто... ну, как «вау, это ужасно». Я думаю, точно даже не знаю, как это объяснить. Это не то, что ты что-то отстаиваешь, понимаешь? Больше похоже на... некоторые говорят «полная задница», если это тебе поможет.