Энн Мэйджер - Одна судьба на двоих

Ничего не ответив, она повела его в комнату матери. Каттер распахнул окно, но и свежий ветер не развеял скопившегося там за многие недели тошнотворного запаха тяжкой болезни.

Снаружи быстро темнело.

Автомобиль был прекрасно виден с дороги. Дом Айвори представлял собой настоящую западню.

Словно в состоянии транса, Чейенн стояла в изножии кровати, уставившись на голые матрасы. Она, несомненно, воображала себе Айвори, лежащую там на подушках, и терзалась угрызениями совести за то, что не присутствовала при ее последних днях.

— Все считали ее никудышной матерью. Одевала она меня в обноски других детей, которые вытаскивала из ящиков в церкви; туда складывали в целях благотворительности старые вещи, отдаваемые за ненадобностью. Она никогда не заставляла меня принимать душ, мыть голову и чистить зубы. При желании я могла хоть до утра не ложиться спать. Могла ночевать в лесу, да и вообще где мне только заблагорассудится. Я могла одеваться во что угодно, если захочу, то и вовсе ходить голой. И есть на завтрак каждый день пирожное, запивая его содовой водой. Одним словом, я пользовалась полной свободой, и это вызывало всеобщее порицание. У всех, кроме Джека... По крайней мере до тех пор, пока Шэнтэл его не захомутала. Шэнтэл, понимаешь, всегда стояла где-то за моей спиной и очень хорошо умела несколькими хорошо подобранными словечками обо мне и моей матери дать всем понять, какая я дрянь. Ты и представить себе не можешь, что значит иметь подобную сестричку. По ее милости у меня в школе вечно случались ужасные неприятности. Но мама на самом деле была не такой уж плохой. — Чейенн перешла почти на шепот. — Я любила ее. А она — меня.

Если так, то Чейенн, наверное, повезло в детстве больше, чем ему, Каттеру, в роскошных родительских особняках. Ведь родные — это люди, которые тебя любят. С которыми ты находишь общий язык. Ему всегда хотелось иметь таких любящих родных, которых и он бы любил. А сейчас он хочет любить ее, Чейенн.

— Нам надо уходить, — повторил он.

— Когда ты приплыл на остров, уверенный, что я Мартину не пара, ты даже отдаленно не предполагал, что я нахожусь в самом низу общества. — Она повернулась к нему. — Ну вот, а теперь тебе все известно. Я была дикой невоспитанной девчонкой и такой бедной, что Джек, тоже бедняк, предпочел мне Шэнтэл, хотя вряд ли она так уж ему нравилась. И его измену я восприняла не так, как подобает леди.

— Шшш, — выдохнул Каттер.

Наконец-то он понял, чего она страшится.

Краска смущения залила его шею. Ведь он один виновен в том, что она так мало в него верит. И в том, что она боялась, как бы лачуга матери не вызвала у него презрения к ней и желания отказаться от нее еще раз.

Они взглянули друг другу в глаза. И долго не могли оторвать взгляд, не шевелясь и не произнося ни звука.

Сердце его билось медленно, мучительно.

Он любит ее.

— Чейенн, — тихо и спокойно произнес он, — неужели ты предполагаешь, что все это может иметь для меня хоть какое-то значение?

— Но ведь имело, еще как имело! Ты отнесся ко мне так же пренебрежительно, как и все окружающие. И решил, что я просто доступная девка. Эдакая плебейка. Что со мной можно переспать, а потом, беременную, бросить. А я... я полюбила тебя всей душой. Полюбила по-настоящему. И, когда ты не вернулся, мне хотелось лишь одного — умереть.

По щекам Чейенн потекли слезы. Каттер никогда бы не поверил, что чужая боль может с такой силой отозваться в его сердце.

— Когда ты не вернулся, я поняла, что ты ненавидишь меня не меньше, чем все жители Уэст-Вилла.

— Ничуть не бывало! Просто все так сложилось.

Чейенн, в черном платье, с блестящими роскошными волосами и бледным лицом, была удивительно хороша собой в этот миг. Понимая теперь, как ей тяжело и больно, Каттер вдруг почувствовал, что слезы застилают и его глаза. Ее прелестное личико расплылось перед ним.

— Мне... мне не следовало все это говорить тебе, — прошептала Чейенн. — Я слишком многого хочу. Девчонкам вроде меня нечего рассчитывать на...

На него повеяло ее запахом, теплым и соблазнительным. Им овладело такое сильное чувство, что сердце его отчаянно забилось в груди.

— Нет, нет, что ты... — начал было он, но она не дала ему договорить:

— Любви от тебя я не жду. Видит Бог, это так. Мне просто хотелось, чтобы ты понял, почему я так боялась быть нищей и униженной на протяжении всей своей жизни. Но сейчас все это не имеет для меня ни малейшего значения. Мне бы только хотелось быть с ней, когда она... — Голос Чейенн осекся, она попыталась проскочить мимо него и выбежать из дому.

— Что ты, Чейенн! Я тебя люблю, и даже очень! — Он обнял ее и притянул к себе, прижав ее влажную щеку к своему громко бьющемуся сердцу. — Милая! — быстро заговорил он. — Я тоже полюбил тебя. С той самой минуты, как увидел. И сейчас я люблю тебя и буду любить всегда. Но до сих пор я почему-то никак не решался тебе это сказать. А все остальное не имеет ни малейшего значения. Даже Мартин. Даже этот дом. Даже твоя мать. Мне совершенно безразлично, как прошло твое детство. Я счастлив, что ты любишь меня.

И он нежно поцеловал Чейенн.

Она дрожала.

Внезапно дрожь передалась и ему.

— Я люблю тебя, — твердил он. — Я люблю тебя с того самого первого дня на берегу. И это навечно.

— Почему же ты раньше молчал?

— Потому, наверное, что уж очень стремительно разворачивались события. Да и не умел говорить об этом, скорее всего. А может, где-то в глубине души теплилось сознание, что ты и сама догадываешься. Но поверь, в том, что я сделал тебе ребенка, а потом бросил, никакого злого умысла не было. Ведь узнав, что это мой сын, я неизменно хотел быть с тобой и Джереми. Верь мне!

Она внимательно вгляделась в его лицо, надолго задерживая взгляд на каждой его черте.

— Да, да, я верю. Я действительно верю. И я тоже люблю тебя, — прошептала она наконец. — Люблю!

Ее слова придали смелости Каттеру, теперь ему хотелось без конца повторять: «Я люблю тебя. Я люблю тебя...»

Годы тоски и страданий остались где-то далеко за его спиной. И за ее тоже. Его охватило непреодолимое желание.

Он забыл про Хосе.

Ничто в мире не имело сейчас для него значения, кроме желания овладеть ею и доказать этим, как велико его чувство к ней. Он начал ее целовать. Сначала мягкую, шелковистую шею. Затем рот. Затем губы.

А она таяла от его ласк. Он распалялся все более. Она тоже.

Грудь его все чаще вздымалась от волнения, и в унисон с этим билось ее сердце. Через несколько секунд он, как некогда, прижал ее к стене. Черное шелковое платье, плотно облегавшее ее бедра, Каттер нетерпеливой рукой задрал вверх, а затем обнажил свою напрягшуюся мужскую плоть.