Татьяна Туринская - Сюрприз в бантиках

Владимир Васильевич Шолик посмотрел на визитера пустым взглядом, но заявление принял. А больше Вадиму от него ничего и не было нужно. Едва дождавшись окончания рабочего дня, тут же рванул в больницу, проигнорировав красноречиво поглядывающую в его сторону Чуликову.

Однако не тут-то было: к Юльке его не пустили. Причем не кто-нибудь важный в белом халате, а… родная, почти любимая теща. Вернее, совсем любимая до последнего времени, теперь же ненавистная. Татьяна Владимировна грудью встала на защиту двери, чтобы зять не смог прорваться в палату к новоявленной мамочке.

— Не пущу! Нечего тебе там делать. Не нужен ты нам больше, с нас одного такого хватит. Пожалела я его в свое время, а надо было сразу выгнать. Всю жизнь мучаюсь. И Юльке своей такого "счастья" не пожелаю. Так что прощай, зятек. Рада была знакомству, спасибо за внучку и прощай.

Бахарев опешил, хотя где-то в подсознании ожидал чего-то подобного. Однако мириться с отставкой не желал:

— Татьяна Владимировна, ну хватит уже. Мы с Юлькой вчера все выяснили, она меня простила.

— Как бы не так, милый. Она тебе сказала, что простила?

Врать Вадим не мог.

— Нет, но…

— То-то же. И никакие "но" не проскочат.

— Но, Татьяна Владимировна, вчера же все было хорошо! Я был рядом, и вы, между прочим, тоже не возражали.

— Потому что вчера ты был ей нужен. Без тебя ей было бы трудно рожать. А теперь… Воспитать внучку мы и сами сумеем, без тебя обойдемся.

— Да дайте же мне с ней хотя бы поговорить! Пусть она сама мне все скажет!

Татьяна Владимировна, вся из себя такая интеллигентная женщина, свернула из толстых пальцев дулю и сунула Бахареву под нос:

— А вот это видел? Ей теперь нервничать нельзя — молоко пропадет. Шагай, зятек, шагай. На будущее наука будет. Когда в следующий раз надумаешь жене рога наставить, двадцать пять раз вспомнишь эту историю. Да только жена уже будет другая. Всё, я сказала. Иди.

Каждый вечер Вадим вышагивал под окнами Юлькиной палаты. Каждый вечер приносил яблоки да бананы — передачи возвращались ему без всяких записок. Она даже в окошко ни разу не выглянула, хоть он и кричал под окнами, и записки слал с мольбами о прощении. Толку не было.

На работе тоже было паршиво. При очень редких встречах Шолик сквозил по нему равнодушным взглядом, и Вадим не мог понять, получил ли шеф его послание или нет. Жалко, если такая информация пропадет: обидно было оказаться единственным пострадавшим. Хотелось, чтобы Чуликова получила по заслугам. Однако та глядела на него победительницей. И сослуживцы ехидно хихикали в сторону Бахарева, даже не думая прятать довольные усмешки. Как же: пережили еще одного незадачливого любовничка Чуликовой. Вадим вновь и вновь вспоминал, как кто-то в первый день работы назвал его "свежим мясом". Эх, дурак, вот тогда бы уже и сообразить, что бежать отсюда нужно, из этого гадюшника.

Вторая неделя отработки подходила к концу. Бахарев и раньше чувствовал себя здесь чужим, теперь же и вовсе стал изгоем. Однако это волновало его меньше всего: черт с ней, с работой, черт с ними, с такими сослуживцами. Не они терзали душу, совсем не они…

Ему даже не позволили присутствовать при Юлькиной выписке. Вернее, он-то все равно там был, но подойти к ней не удалось. Издалека заснял на видеокамеру, вот тебе и вся радость.

Ну что ж, раз с этого боку ничего не получается, он попробует зайти с другого. Он должен, он обязан встретиться с Юлькой, поговорить с нею, убедить, что это было лишь раз и больше никогда в жизни не повторится: если уж и была в чем-то права теща, так в том, что в следующий раз Вадим двадцать пять раз подумает, прежде чем позволит кому-то увидеть противоугонное устройство. Даже нет, не двадцать пять раз — пятьдесят, пятьсот, тысячу раз! Миллион! Единственный неудачный опыт — самая лучшая наука. В следующий раз, как у собаки Павлова, сработает инстинкт: измена — это слишком больно, это никакое не удовольствие, это самое настоящее наказание.

Он пропал на целую неделю. Не звонил, не маячил под тещиными окнами — будто умер. Готовился к очередной атаке. К последней. Если и это не поможет, тогда… Но об этом лучше не думать. Оплакивать горькую свою судьбинушку он будет потом. А может, посчастливится, и не придется ничего оплакивать? Может, еще праздновать будет?

Две недели отработки тянулись, кажется, бесконечно. Таково уж свойство времени: когда все хорошо, оно летит, стремительно мчится мимо, унося в прошлое счастливые мгновения жизни. Если же фортуна вдруг отвернулась, то и время начинает капризничать, превращаясь в тугую резину. Но как бы лениво оно ни стало, а совсем остановиться не могло. Вот и его две недели истекли, закончился его срок заключения. Почти закончился — остался один-единственный денек. Но он уже не в счет — завтра Бахарев спокойно соберет вещички, оформит в отделе кадров трудовую, получит в бухгалтерии расчет и почувствует себя, наконец, вольной птицей.

Наверное, нужно было подождать до завтра, и уже с чистой совестью идти на поклон к Юльке. Но Вадим не выдержал: не то что день — каждый час без Юльки был для него чудовищной по жестокости карой. Он ведь так хотел быть рядом с ней, рядом с малышкой: вставать к ней по ночам, пеленать ее — пусть он пока еще не знал толком, что это такое, но он быстро научится всем отцовским премудростям. А вместо этого он, как волк-одиночка, бродит по опустевшей квартире, воет потихоньку, чтоб соседей не напугать. Будь что будет: если все готово, зачем ждать еще один день?

Вадим совершенно не был уверен, что его план сработает. Еще меньше был уверен в том, что сразу, с первой же попытки удастся встретиться с Юлькой. Пусть не в первый вечер, и даже не во второй, и не в третий — но когда-нибудь она ведь выйдет из дому? Хотя бы для того, чтобы погулять с малышкой. Правда, в такую погоду с новорожденным ребенком вряд ли кто рискнет прогуляться — недаром в старину февраль лютым называли. Только начало месяца, а он уже полностью оправдал свое название. Но это малышке мороз страшен, а Бахареву никакая погода не указ.

Нагрузившись под завязку — кульки едва не лопнули по швам — Бахарев отправился на охоту. Прятаться не стал — устроился на скамейке как раз под самыми окнами. Сидеть было холодно, ветер свистел в ушах и под дубленкой. Как минимум легкая простуда ему после такой прогулки обеспечена, ну да Бог с ней, переживет — не впервой. Лишь бы все получилось, лишь бы вымолить прощение…

Ждать пришлось долго. У Вадима было такое ощущение, что его уже давно заметили не только жильцы интересующей его квартиры, но и все остальные. Заметить заметили, но продолжают испытывать его на прочность. Ну что ж, пусть. Если нужно — он тут целую ночь просидит. Может, им мало видеть его замерзшую фигуру в свете одинокого фонаря, им еще и при свете дня хотелось бы разглядеть в мельчайших подробностях, как он дрожит на промозглом ветру? Пусть потешатся. А он вытерпит, если такова цена его бездумного поведения. Он все вытерпит, пусть даже ему придется насмерть примерзнуть к этой скамейке…