Эльмира Нетесова - Любимые не умирают

  —   А у него дома?

  —   Вот там и нашли. Притащили домой связанную, избитую и только руки развязали, она хвать за рубель, каким белье катали, да и огрела отца вдоль хребта со всей силы. Тот здоровый мужик был, а не выдержал, свалился с ног. А мамка ему так вломила, что дед взвыл не своим голосом. Кнутом и вожжами, плетью и ремнем секла, за все разом вернула. Матери не велела вступаться, пригрозила и ей, та в ужасе отступила, подумала, что сбесилась дочь. Но нет... Уделала она своего папашу и тут же отреклась от него. Не велела ступать к ней на порог и даже в горе не вспоминать ее имя. Поклялась, что никогда о нем не будет молить Бога. И в тот же день насовсем ушла из дома. Думала, что никогда сюда не вернется. Но... Появились мы, двое оголтелых. Брат и я. Тут бабка узнала, где живем, навещать стала, продуктами помогала. Отец ругался, не велел у деревенской родни помощь принимать. Чтоб самим туда поехать, даже речи не велось. Отец мой в то время секретарем горкома партии работал, а это, сам знаешь, должность громкая. К нему все с поклоном шли. Но и врагов у него хватало. Кому-то в чем-то не уступил, не поддался, а скольких пересажал за воровство, счету нет. Других с должностей убрал. Не без причины, конечно. А вскоре ему грозить стали. Мол, остановись, уймись, ни то твои дети сиротами останутся.

  —   Твоя мамка на то время работала? — перебил Федор.

  —   Она ни одного дня дома не сидела. Это как на духу говорю, бухгалтером была. И дома им оставалась, каждую копейку считала. У нее, бывало, на мороженое не выпросить. Как мы с братом мечтали поскорее вырасти и самим начать работу. А отец все смеялся, из брата генерала мечтал слепить, из меня врача. Почти угадал, я чуть-чуть не дотянула до его желания.

  —   А что с ним случилось? — перебил Федя.

   —  Убили его. Белым днем, когда на обед домой шел. Кто-то выследил. И выстрелил из-за куста сирени, почти в упор. Промахнуться было бы смешно, от выстрела до смерти не больше десяти метров. Тут и слепой не промахнулся б. Мы дома тот выстрел услышали. Выглянули в окно, отец на асфальте лежал, весь в крови. Мы бросились вниз, но поздно, он умер... А нам, всей семье, в целях безопасности, посоветовали переехать в деревню, мать назначили председателем колхоза. Ты представляешь, что это было за хозяйство? Мать приняла колхоз-завалюху. С десяток полудохлых коров, каких на подпорах держали, сами на ногах стоять не могли от голода, одного быка, этот только в документах числился производителем. На самом деле он давно забыл, что с коровой делать нужно, и шарахался от них, как от пастуха, тот всегда пьяным был и разговаривал со скотиной только матом.

  —   Во, барбос! — не выдержал Федя.

   —  А через пять лет тот колхоз никто не узнал. Во-первых, появилось хорошее стадо. Своя свиноферма, уже не одна. Большой птичник со своим инкубатором. На конюшне не клячи век доживали, а приличные кони и кобылки, даже свой мехпарк с десятком тракторов, с сеялками, плугами, боронами и культиваторами, ко всему прибавилась большая пасека, парниковое хозяйство, даже маслозавод построили. Пусть небольшой, но отдача была неплохою. Конечно, и пекарня, и свой магазин, короче, как положено в хозяйстве. Стали всякие журналисты появляться, за ними делегации, мать этих туристов не любила. Уезжала от гостей на дальние поля и пастбища. Но и там находили. Приставали, чтоб опытом поделилась, как добилась таких результатов, спрашивали ее. Она не умела говорить цветасто и бархатно, так и отвечала:

   —  Работать надо. И пресекать воровство и пьянку! Держать порядок в колхозе, как в своей семье. Никому не давать поблажку.

   —  И, знаешь, Федя, больше всех от нее доставалось нам с братом. Она никого не жалела, а прежде всего себя. Вскакивала в пять утра, ложилась уже за полночь. Весь день мотается по полям и фермам, до ночи над бумагами корпит. Личной жизни у нее вообще не было. А и откуда ей взяться, с какой сырости? После смерти отца она разучилась улыбаться. Недаром брат, уже став подростком, спросил меня как-то:

   —  Дусь, а наша мамка вообще тетка иль дядька?

  —   Тебе смешно, но мать и впрямь не походила на женщину. У нее исчезли признаки пола. И, как ни горько, но даже стали появляться усы. Это от перестройки организма, такое случается. Но мы тогда не знали. Мать была очень суровой и беспощадной даже к нам, своим детям. Никогда не жалела, ни гладила, не называла теплыми, добрыми словами. Только проверяла, помылись ли мы перед сном? Она заранее предопределила мне работу телятницы, а брату механизатора в своем колхозе и заставляла нас ходить после занятий в школе на телятник и в мехпарк. Там мы помогали, заодно учились будущей работе, но бесплатно. Обидно было, но с матерью не поспоришь. Бывало, как глянет, будто кнутом огреет. Всякое желание спорить с нею пропадало. Мы только и ждали, когда закончим школу. И вот тут-то началось главное. Нам нужно было уговорить мамку отпустить нас в город учиться дальше. Ну на это ушло с месяц, мать поначалу ничего не хотела слышать, а потом я пошла на хитрость и напомнила ее собственную любовь с отцом. Она задумалась и вскоре согласилась.

  Евдокия погладила Федю по плечу:

  —   Тяжело тебе со мной, воробышек? Все говорят, что у меня характер деда и матери в одной обойме живут. Может быть... В роддоме молодые медсестры и акушеры частенько на меня обижались. Но ругала ни без дела. Не молчала о промахах, но и сама просмотрела, передоверила. Думала, что они обрадуются моему уходу, но нет. Ходили к главврачу целыми делегациями, просили оставить меня, но тот уперся, потому что понадобился «стрелочник». Ни одну меня сократили, но оттого не легче. Да и причину не исправили. Смерть роженицы на столе может в любой день повториться. И не в нас дело. Рискуют бабы рожать, не глядя на запреты, а за результат приходится отвечать нам, даже когда не виноваты.

  —   Да забудь ты про свою больницу, поживи спокойно, нормальной бабой, что тебя грызет и точит? К тебе и теперь все три деревни приходят за помощью. Среди ночи прибегают. Верят, просят, чтоб помогла. И куда ты денешься от нас,— улыбался Федя устало:

  —   Может, и есть в тебе материнский норов с дедовской приправой, но знаешь, Дусь, оно не лишнее и жить не мешает. Я не люблю покладистых и послушных телух. С ними тошно, как в ржавом болоте, жизни не чувствуешь. Будь какая есть.

  —   Да? Значит, не устал еще? Слава Богу! А то сегодня мне уже звонили из города. Просят принять здравпункт. Прежний клуб под него пойдет. Набирай бригаду и уложитесь в месяц, ни одним днем больше не дам. Слышишь, Федя?

  —   Я только вчера с мужиками коровник закончил, дай передых! Ну не железный.

  —   Тогда завтра в город смотаешься, детям продукты отвезешь, чтоб внуки не худели и не забывали деревню!