Николь Фосселер - Звезды над Занзибаром

Ознакомительный фрагмент

— A я уж было решил, что за ночь колобусы [4] научились болтать. Но теперь вижу, это всего лишь дети султана, которые прогуливают занятия!

— Меджи-и-и-д! — радостно взвизгнула Салима, но не смогла достаточно ловко спрыгнуть с ветки, она даже не услышала вопля Ралуба, которого нечаянно толкнула плечом, сама же мешком свалилась в широко расставленные руки старшего сводного брата и обхватила его изо всех сил.

Картинно охнув, Меджид поставил ее на землю:

— Да ты тяжелая, как слон! Могу поклясться, за последнюю неделю ты еще больше подросла.

Салима раскраснелась от гордости и тут же распрямилась, а Меджид — после героического прыжка и сомнительного приземления Ралуба — уже помогал спуститься Метле.

— За последнюю неделю еще кое-что произошло — посмотри! — завопила Салима и широко раскрыла рот, демонстрируя зияющую в верхнем ряду зубов дырку, придающую ей вид чрезвычайно дерзкий. Меджид восхищенно воздал должное этой утрате своей маленькой боевой сестрицы.

— И было совсем не больно, — сообщила она; сияя от радости, запрокинула голову, раскрыв рот еще шире, и кончиком пальца стала раскачивать другой зуб, который тут же и выпал.

— Унгга гоммтффон ! Еще один!

— Это событие следует отпраздновать, — с подобающей случаю серьезностью объявил Меджид. — И лучше всего поездкой на море.

Салима испустила торжествующий вопль и запрыгала в дикарской пляске. Она так давно не была на море! По меньшей мере, несколько дней, притом что море у них, можно сказать, за порогом! А последний раз, когда она была там вместе с Меджидом, даже не вспомнить!

— На мо-о-оре, на мо-о-оре, — прыгала она вокруг Метле, чтобы та вместе с ней возликовала. Но Метле была занята тем, что деловито срывала апельсины с нижних веток и складывала в подол верхней рубахи.

— И это вся наша еда? — поинтересовалась Салима, голос ее звенел от радости.

Метле отрицательно покачала головой — да так сильно, что косички, на концах украшенные золотыми монетками, взлетели до самого лица.

— Я не поеду. А апельсины я отнесу матери, она так любит их прямо с дерева, а потом я ей еще почитаю. Тогда она не будет так скучать. — Сейчас Метле выглядела намного старше своих девяти лет, она казалась почти взрослой.

Мать Метле и Ралуба вскоре после рождения Ралуба тяжело заболела, а потом ее парализовало. Специально для нее между женским крылом дворца и морем построили павильон, где на огромном ложе с дюжиной подушек она проводила все время между ранними утренними и поздними вечерними часами, ожидая, что когда-нибудь кто-нибудь заглянет к ней и скрасит ей долгие часы одиночества.

Радость Салимы померкла, и что-то в сердце противно заныло. Метле всегда была так самоотверженна, всегда помогала другим, от природы она была покладистой и разумной. Не такой, как я…

— Но ты ведь поедешь? — повернулась Салима к Ралубу, почти умоляя. Понурив голову, большим пальцем ноги он водил по земле и, по всей видимости, боролся с собой. По его лицу читалось, что он с удовольствием присоединился бы к Меджиду и Салиме. Но Ралуб и Метле были неразлучны, как близнецы, и брат всегда и во всем подражал старшей сестре, так что он наконец выпрямился и покачал головой.

— Я пойду с Метле.

Салима тут же почувствовала, как ей ужасно хочется поступить, как брат и сестра, и великодушно отказаться от поездки. Не ради их общества, не потому, что наверняка их мать обрадуется ее приходу, а только ради одного — чтобы быть хорошей девочкой. Только один раз, один-единственный разочек…

Грустно смотрела она вслед уходящему в сторону конюшен Меджиду, и от тоски по морю, соль которого она уже предчувствовала на губах, у нее заныло все ее худенькое тело.

Завтра — завтра я еще успею побыть хорошей, — молнией пронеслось у нее в голове, — а завтра я непременно буду хорошей! Но сегодня — сегодня я просто должна…

— Передавайте от меня привет вашей матери, — уже на бегу через плечо крикнула она Метле и Ралубу, торопясь нагнать Меджида. Ликование вновь охватило ее.

— Я тоже хочу такую лошадь, — с восторгом бормотала Салима после того, как один из конюхов поднял ее в седло. Она осторожно обняла мощную шею кобылы и прижала лицо к теплой коричневой гриве, которая и пахла так же тепло.

Меджид засмеялся, вскакивая на лошадь позади девочки и беря поводья из рук второго конюха.

— Но ты же только что получила прекрасного белого осла из Масхата!

Мерно покачиваясь, кобыла пустилась вскачь, и Салима выпрямилась.

— Но я хочу настоящую большую лошадь, — возразила она, чувствуя себя при этом неблагодарной.

Как и остальных детей во дворце, ее обучали верховой езде. Два года назад ее посадили на лошадь, которую учитель вел под уздцы, и вскоре она самостоятельно сидела на кротком, как овечка, полусонном осле, а еще позже — на осле из Масхата шоколадной масти. А недавно отец подарил ей белоснежного осла благородных кровей, осел этот вместе с драгоценным убранством стоил едва ли не дороже арабского скакуна.

— Ноги у тебя еще коротки, — поддразнил ее Меджид и слегка ущипнул за бедро. Она взвизгнула. — Вот подрасти немного, и я подарю тебе одну из своих кобыл.

Салима задохнулась.

— Обещаешь?

— Обещаю! Какой масти лошадь соизволит пожелать высокородная принцесса Салима?

— Хочу вороную, — без запинки и колебаний прозвучал довольный ответ. — Вороную — или вообще никакую!

— Слушаю и повинуюсь! Значит — вороную, — улыбнулся Меджид. — Не той масти, которую считают красивой остальные девочки. Для тебя требуется нечто особенное, ведь так, Салима?

Салима не сумела понять, что светилось в глазах сводного брата, хорошее или плохое, и потому, смущенно пожав плечами, пропустила лошадиную гриву сквозь пальцы и притихла.

Они ехали не спеша, и мимо них проплывали здания дворца Бейт-Иль-Мтони: некоторые еще — совсем новые, а остальные — в той или иной степени обветшания, побеленные, светло-желтые, здания серого камня, еще или уже в первозданном виде окрашенные в розовый или голубой цвет. Тем роскошнее на их фоне смотрелась зелень: развесистые кусты тамаринда с их перистыми листьями и восковыми с красными прожилками светло-желтыми цветами, и высокие банановые пальмы. Высоко, очень высоко рос гибискус, выставляя, словно напоказ, нежные ярко-красные, оранжевые и белые цветы. Пальмы, подобные минаретам, тихо кивали вальмовым крышам из тростника и широким крытым затененным террасам, а еще павильонам и балконам из дерева.