Ольга Дрёмова - Столичная штучка

— Может, в магазин сходить или приготовить что-нибудь? — голос Толи слышался уже из кухни.

— Продуктов у меня достаточно, а яичницу я не люблю, — отозвалась Ева Юрьевна, присаживаясь на разобранный диван и накрываясь одеялом. — Давай оставим экстрим с покупками и едой на потом, — попросила она. — Чайник горячий, я только что вскипятила. Где чашки, ты знаешь, так что приступай.

Анатолий налил в чашку кипяток и, взяв заварочный чайник, начал разбавлять дымящуюся жидкость холодным. Ощущение округлого увесистого предмета в руках было давно забытым и приятным. Привыкнув к стандартным пакетикам на нитке, он успел позабыть вкус настоящей крупнолистовой заварки. Пузатый чайник с отколотым на самом кончике носиком жил в этом доме уже много лет, с самого детства Анатолия, и был почти что членом семьи. На его толстых боках цвели розы, а фарфоровый хвостик в центре крышки, чтобы не выскальзывал из рук, был обмотан простой черной резинкой.

— Надо же, старина еще жив! — громко произнес Анатолий. Забыв, что крышку нужно придерживать, он наклонил чайник слишком сильно, и, кувыркнувшись, она шлепнулась в чашку. — Тьфу ты! — недовольно буркнул он, вылавливая крышку из чая и водворяя ее на прежнее место.

— Да, чайник еще жив, — отозвалась Ева Юрьевна, — по крайней мере, был жив до твоего сегодняшнего появления. Ты не обжегся?

— Да нет, — засмеялся Толя, — а ты по-прежнему, как в детстве, видишь через стены?

— Я же всегда говорила, что у меня рентген, только ты в это не хотел верить, — ответила она, наблюдая в зеркало, висевшее в коридоре, за действиями сына.

— Ты мне много чего говорила, — сказал он, появляясь в комнате с чашкой и банкой варенья.

— Только ты, к сожалению, почти всегда пропускал мои слова мимо ушей, — констатировала она, отпивая дымящееся лекарство.

Ощущение горячей чашки в руках было приятным. Потихоньку отхлебывая питье, Ева Юрьевна грела застывшие пальцы и наблюдала за Толей. С увлечением намазывая клубничным вареньем черствый хлеб, он облизывал чайную ложку и, словно в детстве, довольно улыбался.

— Знаешь, мам, у меня для тебя есть потрясающая новость, — произнес он, подхватывая языком сползающую с хлеба тягучую каплю варенья. — Через несколько месяцев ты снова станешь бабушкой.

— Мне уже давно пора стать прабабушкой, а ты, штампуя по образцу маленьких Нестеровых, все никак не угомонишься. И когда только этот самый образец у тебя придет в негодность? — покачала головой она.

— Ты не рада? — Толя оторвался от варенья и с интересом посмотрел на мать. — А могу я спросить, чем вызвана такая реакция?

— Чего спрашивать, когда тебе самому все известно? Сдается мне, что твоя вертихвостка опять зажала тебя в угол. Скажи, объявив о беременности, она наконец добилась, чтобы ты выгнал из квартиры собственную дочь?

— К твоему сведению, я никого ниоткуда не выгонял, тем более Алену. Она сама переехала к матери, — с обидой возразил Толя.

— Ну да, и не успела еще остыть постель после Ванечки, как туда запрыгнула эта твоя кукла, Оксана. Или я что-то не так понимаю? — глаза старой леди почти сомкнулись в слезящиеся щелочки, но черные острые камушки зрачков на самом дне больно царапнули Анатолия.

— Во-первых, она не кукла, а моя жена, — начиная горячиться, возразил он. Поставив чашку на стол, он положил ложку на кусок хлеба и с возмущением посмотрел на мать. — А во-вторых, решение о переезде принимал я и Оксана здесь абсолютно ни при чем. Ты, наверное, не расслышала, она ждет ребенка, моего ребенка, понимаешь? — брови Анатолия почти сошлись на переносице.

— А ты в этом уверен? — спокойно, не переставая отхлебывать из чашки, спросила она.

— В чем я должен быть уверен? — Анатолий снова взялся за ложку.

— В том, что ребенок действительно твой? — уголки губ старой леди дрогнули, и от век поползли тонкие линии морщинок.

— А почему я должен в этом сомневаться?

Старинные бронзовые часы, стоявшие на комоде, негромко тренькнули, отсчитав четверть часа. Золоченые зонтики над ними, повернувшись, заняли свое место, а над комнатой поплыл нежный бархатный перезвон тоненьких колокольчиков.

— А почему бы и не усомниться? — вопросом на вопрос ответила она.

— Потому что Оксана моя жена, — возразил он, но в его тоне послышалось едва уловимое сомнение.

— Странно у нас с тобой получается, — неторопливо проговорила Ева Юрьевна, делая последний глоток и отставляя чашку на стол. — Думаешь ты одно, говоришь другое, а от меня ждешь чего-то третьего. Скажи, ты сам-то веришь, что ребенок действительно от тебя?

Анатолий опустил глаза и стал изучать узоры на скатерти, покрывавшей круглый дубовый стол, стоящий посреди комнаты. Встретившись глазами с матерью, он пожал плечами.

— Если честно, я не знаю, что думать, мам. Когда я уходил от Светлячка, мне казалось, что я освобождаюсь, а теперь… — Анатолий покачал головой и задумчиво произнес: — Я так запутался, мама, что совсем не знаю, как мне теперь жить. Еще полгода назад мне казалось, что я вытащил голову из петли, душившей меня. Мне представлялось, что, оставив прошлое позади, я найду свободу, но оказалось, что такая свобода мне не нужна. Вырвавшись из одной петли, я попал в другую. Я ничего не знаю, я брожу наугад, ищу чего-то, но не могу понять, что мне нужно.

— Да… — протянула Ева Юрьевна, закутываясь плотнее в одеяло, — задал ты мне задачу, сынок: поди туда — не знаю куда.

Дыхание ее было тяжелым, горячим, а по телу пробегала судорога. Она закрыла глаза, уткнула нос в одеяло и замолчала. Тишина в комнате стояла так долго, что Анатолию показалось, будто мать уснула. Он хотел встать, но она неожиданно открыла глаза и заговорила:

— Дорогу осилит идущий, Толя.

— Что это значит? — удивленно спросил он. Сердце его гулко стучало, будто в предчувствии истины, которую он ждал, истины, способной изменить его судьбу и повернуть время вспять.

— Света была у меня… не так давно, наверное, с неделю назад, — проговорила мать.

— Света? — глаза Толи расширились, он почти перестал дышать. — Света?! — переспросил он. — Этого не может быть! Она же…

— Да, мы никогда не были с ней особенно близки, — кивнула старая леди, и в ее голосе зазвучали металлические нотки, — но я в долгу перед ней. — Увидев недоумевающий взгляд Анатолия, Ева Юрьевна усмехнулась. — Ты все равно этого не поймешь.

— Я настолько глуп? — обиделся Анатолий.

— Нет, ты не глуп, ты просто мужчина, а это дело женское. Если бы не мое отношение к ней, да и многое другое, чего я не должна была в свое время делать, возможно, ее жизнь сложилась бы иначе.