Алиса Клевер - Закрытая книга

Утренние сборы на работу похожи на похмелье, хотя ни один из нас ничего накануне не пил. Мы почти не говорим ни о чем, кроме каких-то ничего не значащих фраз. «Ты не знаешь, где моя рубашка?» «Тебе заказать кофе с собой?» «Сколько мы проспали? Полчаса?»

«Я не знаю, что мне делать с собой после того, как ты уйдешь»… Это, последнее, раздается только в моей голове.

– Даша, мне пора, правда, – говорит Андре, и я слышу в его голосе извинения. Что написано на моем усталом лице, за что Андре чувствует потребность извиниться? Я знала, что делала, на что шла. Знала ли? В любом случае я не хочу, чтобы он подумал, что я жду от него чего-нибудь. Продолжения? Продолжения чего?

– Мне нужно сделать пару звонков, – говорю я максимально нейтрально, потому что чувствую, что говорить сухо и равнодушно – это почти то же самое, что и рыдать, умоляя его остаться. Две стороны одного и того же отчаяния. – Ты найдешь выход?

– Выход? – растерянно переспрашивает он. Наверное, фраза все же прозвучала жестче, чем я хотела. С таким же успехом можно было прямо сказать – убирайся отсюда. Андре молча надел на себя рубашку – через верх, застегнутую, так, словно это был свитер. Торопился так, словно спешил скрыться за рубашкой – от меня.

Интересно, а я как теперь найду выход?

– Ты поедешь в клинику? – спрашиваю я просто потому, что это вопрос нейтральный. Каждое сказанное нами слово сейчас имеет второе дно, как коробка фокусника. Я спрашиваю – ты поедешь в клинику? Он слышит – ты простишь меня?

– Я пока еще не определился, – сухо отвечает он, и я отвожу взгляд в сторону. Минуту назад я чувствовала себя совершенно другим существом, высшим существом, путешествующим сквозь миры и звезды, а сейчас я – неумелая врушка, не знающая, как правильно расстаться с французским любовником на одну ночь. Который к тому же был хорош и к которому у меня нет никаких претензий. По крайней мере, не должно быть никаких претензий.

Прекрасный эпизод для отпуска в Париже.

Хотя я в Париже вовсе не в отпуске. Я здесь по воле моей матери, актрисы, верящей, что за хорошие деньги можно вернуть юность, пусть даже и на миг, и при тусклом свете свечей, и в кривом зеркале. Все люди боятся смерти, моя мама боится забвения. Все верят в чудеса. Только она называет их пластической хирургией. А моего Андре – ее персональным магом.

Моего Андре.

Он никогда не будет твоим. Твой – это Сережа. Твое – все, что прилагается к нему: спокойствие и скука, надежность, заключенная под вакуумной крышкой в стеклянной банке. Дыши осторожнее, чтобы не выдышать счастье раньше времени. Иди и напиши эсэмэску Сереже. Напиши ему, что тоже скучаешь или что-нибудь невыносимо банальное, во что он обязательно поверит. Ему необязательно знать о том, какая ты на самом деле.

– Что-то не так? – Вопрос застает меня врасплох. Со мной все не так. Я хочу его. У меня болят губы, и это чувство восхитительно. Где ты, моя всемогущая совесть, почему ты не хочешь спасти меня, удержать на краю пропасти.

– Все отлично! – Я улыбаюсь из последних сил. – Но тебе не идет эта рубашка.

– Считаешь? – ухмыляется он. Я закрываю глаза, вспоминая, как целовала его обнаженную грудь.

– Разве тебе не пора?

– Ты не можешь дождаться, чтобы избавиться от меня? – переспрашивает он, и я замечаю – со злорадной радостью – обиду в его голосе. Может быть… может быть…

– Помню, как однажды мама взяла меня в Санкт-Петербург. Это была идея Вити, ее тогдашнего мужа…

– Самое близкое, что у тебя было к фигуре отца? – Андре повторил мои слова почти дословно. Хорошая память? Или он настолько интересуется мной, чтобы слушать все мои глупые рассказы о моем банальном детстве? Скорее первое, чем второе.

– Он водил машину, черную «Хонду», и я сидела на заднем сиденье, смотрела на дорогу, которая плелась за нами. Шоссе с выбоинами после нашей бесконечной зимы. Потом мы остановились в маленькой двухкомнатной квартирке прямо на Невском, там была консьержка, она кормила меня каждое утро яичницей и двумя сосисками. Мама пила только сок. Витя съедал ее яичницу вместе со своей.

– Ты так подробно все запомнила, сколько тебе было лет?

– Наверное, лет десять.

– Хорошая поездка? – Андре смотрел растерянно, не понимая, к чему я веду.

– Не знаю. Они ругались все время, у мамы были какие-то переговоры в одном из театров. Витя не хотел, чтобы она соглашалась, он не любил Питер. Но для меня это была восхитительная поездка. Мы облазили весь Петербург, катались на катере. Я съела столько мороженого, что у меня началась ангина. В Питере совсем другое мороженое. Витя держал меня за руку, когда мы переходили дорогу. Когда я ходила куда-то с мамой, она всегда бежала вперед, уверенная, что я уж как-нибудь не потеряюсь. Однажды я на самом деле потерялась. Но не в этом дело, не в этом. – Я начала путаться, рассказчик из меня никудышний. И вся эта история – глупость, разве нет.

– А в чем же дело?

– А в том, что сколько я потом не ездила в Питер – с мамой, с моим школьным классом и потом, когда я уже выросла, по работе, – я никогда уже не была там так счастлива. Не смогла пережить ничего подобного, что пережила в той поездке. Потому что такое не повторяется. Это просто невозможно.

– В одну реку не войдешь дважды? – переспросил он грустно. Да уж, столько слов, чтобы он суммировал все одной банальной поговоркой.

– Что-то типа того. Но мне хочется. И всегда будет хотеться. Хоть это и невозможно.

– Я легко могу войти в тебя дважды. И даже двадцать раз. И каждый раз это будет что-то новое, – заметил Андре и посмотрел на меня с напряженным ожиданием. От этих слов я чуть было не начала отматывать все назад, но Андре не дал мне шанса. Он развернулся и пошел к двери.

– Ты хотел бы, чтобы я помнила тебя и страдала, да? – спрашиваю я довольно зло.

– А ты, конечно, планируешь меня забыть и наслаждаться забвением, верно? – уточнил он, взявшись за дверную ручку.

– Если смогу, – эхом отвечаю я. Наверное, что-то в моем голосе выдает меня. Андре останавливается – уже в дверях – и разворачивается ко мне. Он долго смотрит на меня, красивый, зачем-то обиженный мной мужчина. Я вижу его в последний раз, по крайней мере наедине, и я хочу, чтобы мы расстались вот так? Андре такой уязвимый сейчас, что ни за что не поверишь, что именно его нежные руки оставили синяки на моих запястьях.

– Ты можешь вести себя как взрослый человек? – спрашивает он, явно «заведенный» до предела моим поведением. – Ты можешь объяснить, какая муха тебя укусила?