Небом дан - Резник Юлия

Да чтоб его!

— Мы уже целый год встречаемся.

— Ого, — хмыкаю и с интересом наблюдаю за тем, что Ника собирается делать. А та склоняется над кухонным шкафчиком. Шерстяная юбка облепляет маленький круглый зад. Я висну, облизываясь на нее, как Серый Волк, которого год не кормили. Ника оборачивается, достав сковороду. Ловит мой голодный взгляд, но, к счастью, неправильно его интерпретирует:

— Не думайте, я здесь не всегда так хозяйничаю. Просто вы, наверное, голодный, а матушки нет. Вот я и… — Ника разводит руки и той, что со сковородкой, нечаянно сбивает со стола банку с солью. — Ой!

Я срываюсь с места в слабой надежде поймать солонку, прежде чем соль рассыплется. Чем мой приезд закончится, и без всяких примет понятно, но пока есть шанс… Ловлю у самого пола, двигаясь по инерции, головой врезаюсь Нике в живот. Пахнет от нее ладаном. И чем-то сладким, девчоночьим, тонким… А еще растворителем. Замираем, как герои дрянного кино. Секунда, две… Я бы ее сожрал, если бы можно было.

— Ой! — повторяет и ручки мне на плечи кладет. Сейчас юбку вверх, под трусики носом и… Картинка такая яркая, что у меня на обратной стороне век расцветают астрами фейерверки. Фуф… Тормози, Савва, мать твою!

— Я не думаю, — отстраняюсь.

— Ч-что?

— Не думаю, что ты здесь хозяйничаешь.

— А, ну… — и снова, мать его, губы лижет. — Тогда я вам приготовлю яичницу. Это быстрее всего.

Вообще-то я поел. И в самолете, и потом, по прилету, в одном из ресторанов в аэропорту. У родителей то пост, то еще какая холера, а я парень большой и охочий до мяса. Да и сам факт, что она мне готовит…

— Тебе.

— Что?

— На ты давай. Не чужие же люди.

— Давай, — улыбается. — Вам с колбасой, да?

— Тебе, — обхватываю рукой ее подбородок. — Тебе. Повтори.

— Тебе, — повторяет послушно и снова ведет языком, оставляя на губах влажный след. Не сдержав себя, стираю его большим пальцем. Ника замирает, глядя мне в глаза, как пресловутый кролик на удава.

Ну и че мне с этой бадягой делать? А ниче. Что тут сделаешь? Опоздал. На год где-то.

— Пойду, оденусь. Ты сама-то не голодная? — интересуюсь, выходя из кухни.

— Не-а. Я на пленэре бутерброд ела, — кричит Ника мне вслед. Свое барахло я бросил неподалеку, в гостиной, так что мы друг друга прекрасно слышим.

— На пле… чем? — переспрашиваю, перебирая кое-как набитые в рюкзак футболки.

— Пленэре. Я оканчиваю художественное училище.

— А пленэр — это что такое? — возвращаюсь в кухню, одевшись. Ника отворачивается от шипящей сковороды и пробегается по мне быстрым взглядом. Девочка настолько невинна, что свой интерес ей не по силам скрыть. И от этой неожиданной взаимности мне еще больше тошно.

— Пленэр — это такая техника написания картин вне стен мастерской.

— А, это когда художники на улице пейзажи малюют?

— Ага. Типа того. — И как подарок — очередной быстрый взгляд.

— Нравлюсь?

Мой вопрос Нику как будто пугает. Еще бы. Мне б язык прикусить не мешало. Сейчас врать начнет, выкручиваться неумело…

— Д-да, — быстро-быстро кивает. — Интересные рисунки. В них есть что-то от Босха. Я его обожаю.

Так она про татухи мои? Туплю. А я ведь уже невесть что придумал.

— Тебе тоже он нравится?

— Кто?

— Босх.

— Я не знаю, кто это. Какой-то художник?

— Какой-то?! — от возмущения Ника даже с дыхания сбивается. Прикладывает ладонь к груди. Круглой. Хорошей такой троечке… — Это крупнейший мастер периода Северного Возрождения! Я думала, именно он вдохновил тебя на рисунки.

— Не-а. Это всё батя.

— Отец Михаил? — изумляется Ника, выключая сковороду.

— Угу.

— Ты хочешь сказать, что святой отец вдохновил тебя набить на тело всякую… эм… нечисть?

— Чего не сделаешь в знак протеста. К тому же от нечисти тут почти ничего не осталось. Перебил, — ухмыляюсь я. Ника наклоняет голову к уху, как диковинная заморская птица. — Что?

— Я думала, ты вытатуировал это… Нет. Ничего. Глупости.

— На зоне? Ты это хотела спросить?

— Меня это не касается. Ешь, не то остынет…

Видел я потом этого Босха. Даже в оригинале видел. Стопудово, мужик на чем-то плотно сидел. На трезвую голову такое не намалюешь. Хотя, конечно, занятно.

Отхожу, чтобы достать вилки. Две… Одну вручаю, естественно, ей.

— Что, так и будем из одной тарелки есть?

— А ты что, брезгуешь? — сощуриваюсь, хотя мне эта брезгливость знакома. Просто от такой, как Ника, ее, наверное, не ждешь, и это расслабляет.

— Нет… — вполне искренне удивляется девочка.

— Тогда бери. Меньше тарелок испачкаем — меньше потом будем мыть.

Этот аргумент заставляет Нику широко улыбнуться. Ест она с аппетитом. Не то что некоторые барышни, с которыми мне доводилось встречаться. Любо-дорого смотреть. И кто бы мог подумать, это так заводит. Впрочем, в ней меня заводит буквально все. Пульсирующая голубая венка на виске, перепачканные красками пальцы…

— И откуда ты такая взялась?

— От бабушки. Она была прихожанкой отца Михаила.

— Ясно, — усмехаюсь. — А мама-папа твои где?

— Они у меня морские биологи. Постоянно в экспедициях. Интересная у них жизнь.

Ага. Жаль, что их интерес не распространяется на собственного ребенка. Я хмурюсь. Не понимая моего настроения, Ника утыкается взглядом в стол. А после мы оба тянем руки к тарелке.

— Я уберу.

— Да ладно. Сиди.

Я привык, что меня все безоговорочно слушаются, поэтому даже не щелкает, что она может сделать по-своему. Поднимаюсь. И Ника тоже встает. Замираем, едва не столкнувшись лбами. Глаза… губы… щеки сахарные — все так чудовищно близко. Я ощущаю, как в ее теле зарождается дрожь, понимаю по изумлению, написанному на лице, что она, скорее всего, ей не знакома… и думаю лишь: мне пизда. Так, в общем-то, и получилось.

В себя меня возвращает ощутимый такой удар по колену.

— Уйди! Плохой! Я тебя сейчас…

Опускаю взгляд на налетевшего на меня пацана. Оттаскиваю его за шкирку:

— Прекрати! Слышал? Я вас не обижу.

Ника, которая до этого стояла как соляной столб, отмирает и бросается к сыну.

— Эй, Ромка! Ну-ка перестань. Ты что здесь устроил?! Ну-ка!

Пацан шмыгает носом и смотрит на меня из-под упавшей на глаза челки. Нет, я, конечно, готовился… И представлял, что почувствую, когда его впервые увижу. Да только что толку? Как видно, я один хрен не готов. Да-да, переоценил свои силы. Все ж, блин, не молодею. Сорок… В сорок можно словить инфаркт?

— Ты ж сама сказала — плохой!

«Кто плохой? — туплю. — Я, что ли?!»

— Я такого не говорила! — голос Ники испуганно звенит.

— А убегали мы тогда почему? Это кто вообще? Ты кто?! — глаза мальчишки загораются невыносимой въедливой требовательностью.

Господи боже. Я знаю, от кого ему это дело в наследство досталось. Сам ведь порой точно так же смотрю.

— Это дядя Савва. Я тебе про него рассказывала.

Мальчишка моргает. Его щуплые плечи мало-помалу расслабляются. И выражение лица меняется. Совсем.

— А чего мы тогда убегали? Ты не узнала его, что ли?

Хороший вопрос. До хруста стискиваю челюсти. Заглядываю ей в глаза. Сколько там прошло лет? Одиннадцать? Она ни черта, кажется, не изменилась. Только губы не лижет больше. Теперь она их поджимает, так что уголки опускаются вниз.

— Ага. Темень какая…

А врать не умеет все так же.

— Так я зайду?

— Конечно! — пацан хватает меня за руку. — Я тебе здесь все покажу. — Тащит сначала в кухню, потом в комнату. У меня сердце в припадке каком-то заходится. Бум-бум-бум.

— Эй! Погоди…

— Что такое?

Да ноги меня не держат! Вот что. Но в таком нормальный мужик не признается, поэтому…

— Я с дороги. Дай хоть дух перевести, — без приглашения опускаюсь на табуретку. Хрен кто меня с места сдвинет. А ведь Ника не прочь… Я это по ее испуганным глазам вижу. Чего она, интересно, боится? И с каких пор?

— Да, Ром, иди. Тебе еще уроки делать.