Бывшие. Жена для чемпиона (СИ) - Ковалева Анна

— О, он сильно ругался, когда я ему рассказала о Петре и его условиях. Я тогда впервые услышала, как он матерится. Причем по-русски и весьма разнообразно. Герман предлагал мне помочь разрулить ситуацию и вернуть тебя, но… — уголки ее губ опустились. — Тебе уже было десять, ты только начал оттаивать в общении со мной, и я боялась, что новые суды только ухудшат дело. Ты все равно тогда бы выбрал жизнь с отцом, а меня бы просто возненавидел. Герман моего решения не понял, но согласился не лезть. Сказал, только, что если Петр позволит в отношении меня что-то неподобающее, ему конец.

— Понятно…

— Сень, — спросила мама спустя минут десять, прервав возникшую пелену молчания. — Скажи, сможешь ли ты меня простить? Хоть когда-нибудь?

— Нет, — мотнул я головой. — Не надо просить у меня прощения. Это ты меня прости за то, что так долго портил тебе нервы. За то, что постоянно отталкивал. Я ведь не понимал тогда, что происходит. Зачем эти встречи, звонки, если тебе плевать на меня.

— Мне было не плевать… Ты же мне снился каждую ночь, сынок. Не было и минуты, чтобы я не вспоминала о тебе. Готова была довольствоваться малым, но знать, что ты счастлив и здоров. Господи, я бы так хотела, чтобы все сложилось по-другому.

— Теперь я понимаю это, мам. И не держу зла. Иди ко мне. — неловко обернувшись, я раскрыл руки и крепко обнял маму.

По-настоящему обнял. Не холодно и формально, как делал большую часть жизни, а искренне. Как очень соскучившийся ребенок.

Потому что в этот момент я именно ребенком себя и чувствовал. Ребенком, который, наконец, получил то, что ему не хватало долгие годы…

Глава 25

Пусть к восстановлению у меня был долгим. Долгим и мучительно-болезненным. Каждый прожитый день, каждая секунда были непрерывной борьбой.

Борьбой с непослушным телом и со сдающей психикой.

Такого, пожалуй, и злейшему врагу не пожелаешь.

Полгода я провел в стационаре, а потом еще полгода заняла реабилитация.

Я учился ходить заново. Шаг за шагом, почти как маленький ребенок. Разрабатывал мышцы, которые заметно ослабли за месяцы в неподвижности, посещал различные физиотерапевтические процедуры, сеансы ЛФК и массажа.

И спустя год, наконец, смог полноценно встать на ноги. Ни о чем серьезном речь пока не шла, я был способен только на небольшие пешие прогулки по ровной местности, но врачи говорили, что со временем я достигну большего.

Что смогу бегать и даже подниматься в горы. И надежда снова выйти на лед меня все еще не покидала.

Она придавала мне сил двигаться дальше.

Для реабилитации, кстати, я выбрал клинику в Германии, а не в Штатах, как хотел отец.

Муж матери нашел действительно отличную клинику и даже оплатил лечение. Конечно, я хотел со временем все вернуть, но мама попросила даже не заикаться об этом.

— Не надо, Сень. Герман помогает от души. Помогает потому, что ты мой сын, и твое здоровье для меня важно. Ты его оскорбишь, если предложишь вернуть деньги.

Вот так и получилось, что спустя двадцать лет я познакомился со своими братом, сестрой и отчимом.

Стоит отдать должное, Герман Штайнер оказался действительно достойным человеком. Это стало ясно с первых дней нашего общения.

Как и то, что маму он очень любит. Я наблюдал за ними украдкой и видел его трепетное к ней отношение.

Нежность, уважение, забота и желание защитить жену — сквозили в каждом его слове и движении.

На контрасте вспоминались слова отца, крывшего маму последними словами. То, как они ругались в больнице, когда думали, что я их не слышу.

И от этих воспоминаний сразу начинало подташнивать.

Да уж, разница в отношении была очень наглядной. Поведение отца иначе, чем скотским назвать было невозможно.

И если говорить начистоту, то увидев все эти сцены нормальной семейной жизни, став их невольной частью, я искренне порадовался за маму.

Она заслужила счастье. Особенно после всего того ада, который ей устроил мой отец.

Герман, кстати, был полиглотом, что очень помогало ему в бизнесе.

Помимо родного немецкого, он владел свободно итальянским, французским, испанским и русским языками.

Так что мы с ним прекрасно понимали друг друга.

Хельга, или Оля, как звала ее мама, и Ник тоже прекрасно говорили по-русски. Хоть и с очень заметным акцентом. Мама постаралась, чтобы в семье на равных звучали два языка.

Я был сильно ошарашен теплым приемом, которым меня встретили родственники. Мама не соврала, она и правда рассказывала детям обо мне, и они давно хотели познакомиться со старшим братом.

Ник так и вовсе пылал энтузиазмом от нашей встречи. Он расспрашивал меня несколько часов обо всем на свете, и похвастался коллекцией футболок с моей фамилией.

Со смехом я на каждой из них поставил свой автограф, чему брат был безмерно рад.

А вот за свое поведение мне стало стыдно. Я ведь столько лет напрасно лелеял свои обиды и упустил возможность общаться с родными.

Если бы я не бунтовал так отчаянно, мы бы познакомились намного раньше. Мама бы нашла способ обойти драконовские условия, выставленные отцом.

Но сложилось так, как сложилось. Исправить прошлое уже нельзя, а вот изменить будущее вполне возможно.

Может, судьба не зря дала мне этот шанс? Пусть и такой высокой ценой. Я получил тяжелые травмы, но все же сохранил жизнь и вдобавок обрел семью… Семью, которой был лишен в детстве.

Не так уж плохо, не правда ли?

***

Что касается отца, то с ним мои отношения стали портиться с того момента, как я выслушал историю матери.

Нет, я не стал разговаривать с батей, вытрясать из него правду, но тщательно обдумывал услышанное от мамы и делал для себя выводы.

Вот и стал в итоге больше тянуться к матери, полноценно впустив ее в свою жизнь, и ментально отдаляться от отца.

Тем более он и сам не стремился к тому, чтобы укрепить наши отношения.

Это не он сидел возле меня в реанимации, не он кормил меня с ложечки, не он провожал до туалета.

Только воды пару раз подал. Для всего остального просто звал медсестру.

А мне после такого отношения становилось непонятно, как он вообще меня вырастил. Видимо, только потому старался, что считал меня ценным активом, который стоил того, чтобы вкладывать в него усилия.

Ну и средством насолить бывшей жене, судя по всему.

А теперь всё. Игрушка сломалась, депозит сгорел, вклады вылетели в трубу. Вот батя и злился, что приходится со мной возиться.

Ведь выгоды я ему уже не принесу. Не стану легендой, не заработаю баснословных денег.

Для него сын теперь — балласт.

Я чувствовал, как батя внутренне закипает оттого, что все идет не по его планам, и знал, что однажды случится срыв.

Отец был недоволен тем, что я выбрал лечение в Германии и жизнь в доме матери, но в итоге смирился и вмешиваться не стал.

Собственно, его мнения я и не спрашивал. Просто поставил перед фактом, что после выписки улечу в Берлин.

Так что пришлось бате периодически таскаться ко мне в Германию и выяснять подробности моей реабилитации.

И два года спустя после аварии, когда я получил свой окончательный приговор, отца все же прорвало.

Вердикт врачей был однозначен: в большой спорт мне дорога заказана. Прежние физические формы мной потеряны навсегда, связки и подвижность коленного сустава хоть и восстановлены, но далеко не полностью.

И интенсивные спортивные нагрузки лишь окончательно угробят мое колено.

Ну и вдобавок после перенесенной клинической смерти начало барахлить сердце.

Врачи насчет этого толком ничего сказать не смогли.

Вроде патология была не явная и не угрожающая жизни, но тем не менее являлась противопоказанием для продолжения спортивной деятельности.

Конечно, как любитель я смогу выйти на лед, покататься чисто удовольствия ради, но комиссию ни в одном нормальном клубе не пройду.

Так что пришлось контракт с Быками расторгнуть и собрать большую пресс-конференцию для журналистов.