Перевоспитать бандита (СИ) - Лари Яна

— Прости. Не виновата я! — Выставляю перед собой руки, когда до меня доходит весь тупизм ситуации. — Это всё твоя репутация. Все знают — ты бандит!

— Ещё какой, Падловна… — сквозь зубы рычит он. — Тебе пиздец. Это уже край!

А в следующее мгновение он со всей дури вжимает меня в своё сильное, разгорячённое тело.

Это уже оно? То самое, что я выпросила? Меня сейчас изнасилуют?

Какого тогда чёрта я в восторге?..

Глава 30

Глава 30

Хаматов в несколько рывков дёргает на себе рубашку. Ткань трещит, слышно, как отлетают пуговицы.

О том, чтобы повернуть время вспять и вовремя заткнуть себе рот, можно уже не мечтать. Бесполезно.

С бесстыдным восхищением разглядываю мощный торс.

Обалдеть.

Какое, к чёрту, ломаться?!

У меня мужчины не было чуть больше года! А такого, чтоб дух перехватывало — вообще никогда!

С какими глазами я должна отказать ему второй раз за сутки?

Всё заслуженно. Я довела до ручки хорошего человека, меня надо срочно наказать!

— А ты точно никого не убивал? — хриплю, как будто наперёд грехи замаливала.

— Нет, — выдыхает он зло, интимно. Тяжёлые ладони сжимаются на талии, рывком притягивая меня ближе. — Но я на уже на грани.

— Очень странная у тебя «романтика», — шепчу, нисколько не испугавшись, но жёсткие пальцы уже ныряют под сарафан, а шею обжигает предупреждающий укус.

Тело обдаёт кипятком прямо от места, куда впиваются зубы Хаматова, до кончиков пальцев на ногах, я чувствую, как вспыхивает восторгом каждая вена.

В лунном свете Павел выглядит исполином: мышцы на плечах бугрятся, его широкая грудь тяжело вздымается по предплечьям вверх канатами тянутся жилы, пресс напряжён.

Такой сильный. А я хрупкая. Беззащитная перед этим адским соблазном.

Скольжение ошалевшего взгляда чуть выше становится крахом моей вменяемости. Какие у него глаза! Порок и голод... Я с предвкушением жду своего наказания... Да...

— Романтика ей не угодила! — едва различаю я сквозь безумие, затопившее разум. — А ну, иди сюда…

Трещит сарафан. Там сбоку есть молния, но сказать про неё я не успеваю. Оказывается, всё прекрасно снимается без лишних хлопот. Нужно только дёрнуть посильнее, когда ткань натягивается в районе бёдер.

Смущённо переступаю через чёрный ситец, в нём же теряю свои босоножки. Трава на поляне едва достигает щиколоток, но из-за росы кажется ледяной. Это я отмечаю вскользь, потому что через секунду меня уже укладывают на мужскую рубашку, небрежно сброшенную прямо на землю.

Я выгибаюсь в спине, когда ладонь Хаматова грубовато проскальзывает меж сжатых колен. Шершавые пальцы поднимаются по внутренней стороне бедра, с жадной неотвратимостью приближаясь к бордовому кружеву.

— Пять с плюсом… — бормочет он хрипло, наклоняясь так близко, что наш шёпот смешивается.

— Ч-что?

— Подготовилась ответственно, говорю… к изнасилованию, — саркастично улыбается Павел.

Я впервые вижу у него такой опасный взгляд. Как у хищника, который почуяв кровь жертвы, теряет вменяемость. И я всё так же не представляю, на что способен этот мужчина. Но мне определённо нравится будить в нём первобытное.

— Чушь, — бесстыдно улыбаюсь, слизывая с губ его тяжёлое дыхание. — Знала бы, сразу без трусов пришла.

Ну а что? Один раз живём.

— Балл сверху за честность, — хрипит он, обрушиваясь на меня всем своим весом, опять целуя, опять исследуя, сжимая и поглаживая страстно и безудержно.

Дальше всё бесконтрольно: его дыхание опаляет ключицы, путается в волосах, ласкает грудь. Умелые губы кружат голову, притупляя холод осенней ночи. Павел просовывает руки мне под плечи и перекатывается, меняясь со мной местами.

Мокрая трава липнет к коленям, на коже проступают крупные мурашки, но мне жарко. Я не особо осознаю, как склоняюсь над ним, как льну к живому теплу всем телом и требовательно скольжу языком по губам, вынуждая впустить меня, не как скромную гостью, а как наглого, напрочь лишённого терпения рейдера.

Он отвечает незамедлительно, распаляя сбившимся дыханием и страстью, пробуждающей ещё больший голод.

Я сама, совсем безотчётно расстёгиваю ширинку. Сама приспускаю с него джинсы в ответ на усиливающийся напор его губ. Сама раскатываю латекс... Последнее не сразу, но вызывает вопросы.

— Откуда у тебя презерватив?

В лесу, куда Хаматов шёл один и явно не готовился повстречать здесь игриво настроенных женщин. Значит, с поездки в город завалялся. Очень занимательно.

Недовольно замираю, всем своим обликом являя нежелание делить его с другими.

— Ты серьёзно хочешь поговорить об этом сейчас? — разгорячённо выдыхает он мне в губы, вызывая упрямый кивок. — К тебе после лесной прогулки в гости собирался. Но ты не дотерпела, сама меня нашла, — иронично усмехается, гуляя расфокусированным взглядом по моей груди. — Жень, ну сама подумай. Где я вторую такую найду?

— Какую?

— Отъявленную бандитку, с которой страш-ш-шно хочется отмотать весь срок отмеренной мне жизни.

Он подаётся вверх бёдрами, демонстрируя твёрдость своих намерений внушительной эрекцией.

— По-моему, над нами кружат комары. — С громким шлепком опускаю ладонь себе на плечо.

— Я тебе, вообще-то, предложение сделал.

— Потом переделаешь, — сама же смеюсь тому, как мы вдруг поменялись ролями. Теперь уже я горю от желания, а он разошёлся и что-то там выясняет. — Господи, давай отложим разговоры на потом. У меня в руке член, я возбуждена и донельзя взволнована. Будь человеком, окажи поддержку и понимание…

— Понимание?.. — Ошалело моргает Хаматов. Его пальцы жёстко сжимают мои ягодицы, приподнимая над собой. Одно яркое, животное движение бёдер и мой безотчётный стон срывается в ночь.

— Так лучше? — тут же спрашивает он с ехидством, двинувшись во мне и выбивая восторженный всхлип. Который тут же заглушает, впиваясь поцелуем в истерзанные губы.

— Если я не умру от кайфа и нас не полностью сожрут комары, хочу получить тебя в вечное пользование. Прости, на меньшее я не согласна. Так что ты влип, Хаматов. Лучше смирись, — выдыхаю рвано, почти не слыша своего голоса из-за бешеного набата сердца в ушах.

Павел выносливее, чем нещадно пользуется, двигаясь так резко, жёстко и сильно, что, если бы не его руки на талии, я бы точно свалилась в траву обессиленной.

Но умелые ласки, его голодные, хаотичные поцелуи и прикусы — всё это заражает, оставляя только лишь голую, дикую похоть.

Выдыхаюсь я быстро. И даже вежливо кусаю его в плечо, требуя сбавить темп. Он повинуется. Чтобы окончательно меня обездвижить и уже ни в чём себе не отказывать.

Я запрокидываю голову, уплывая от невыносимой полноты ощущений, от контраста температур ночного леса и разгорячённой, солоноватой кожи, от бессвязного шёпота и жёстких, ритмичных движений внутри, зарождающих во мне предчувствие, одновременно восторженное и пугающее, что вот сейчас...

Мгновенная потеря себя в пространстве стирает все ориентиры: прохладу и шелест крон, мягкость сочной травы под ногами...

Я ничего подобного не испытывала. Вообще никогда. Какое-то резкое ощущение взлёта, когда всё внутри по инерции устремляется вниз — сокрушительным ударом по самым чувствительным точкам, запускающим наслаждение такой силы, что сравнение с маленькой смертью едва ли передаст хоть часть его.

Прихожу в себя долго. Распластавшись на крепком теле Хаматова, слушаю исступлённый стук его сердца. Его руки, скрещенные у меня за спиной, согревают и убаюкивают. Отяжелевшие веки норовят отрезать меня от грустной реальности, где нужно собирать разбросанную вокруг одежду и по извилистым тропам возвращаться домой.

— С чего ты смеёшься? — спрашиваю негромко слабым, незнакомым мне голосом.

— Лучше тебе не знать, — удовлетворённо и так же лениво растягивая слова, отвечает Хаматов.

— Я всё равно придумаю. И мне уже не нравится... — вздыхаю, зная свой шизанутый характер.