Вероника Кузнецова - Горбун

— Вероятно.

— И вечером никуда не уйдёт?

— Нет, наверное.

Горбун, очевидно, любил точность, потому что остался недоволен моим приблизительным ответом.

Когда гости удалились, Ира обняла меня за шею и повисла на моём плече.

— Можешь меня поздравить, — радостно сообщила она. — Мы с Ларсом помирились и… только не проговорись Нонке… уезжаем завтра к его тётке на побережье.

Причин для поздравлений, по-моему, было маловато.

— Очень рада за тебя, — сказала я.

— Полицейский очень даже ничего, — удосужилась заметить Ира. — Настоящий Душка. И, кажется, уже неравнодушен к тебе. Смотри, не упусти.

— А тебе не кажется, что он слишком громоздок? — спросила я для отвода глаз. — Это большой минус для городской квартиры.

Вечером позвонил горбун. Говорила с ним Ира, и меня он к телефону не позвал.

— Спрашивал, не появлялся ли Мартин, — объяснила Ира. — И ещё спросил, не страшно ли нам оставаться на ночь одним и не нужно ли приехать. Я, конечно, отказалась.

— Он хочет все ночи проводить под нашей дверью? — засмеялась я. — А если расследование затянется?

— Чем реже его видишь, тем спокойнее себя чувствуешь, — заметила Ира. — Мне он до того неприятен, что я даже боюсь оставаться с ним наедине. И тебе не советую. Как ты его терпишь?

— Сначала очень трудно делать вид, что не замечаешь его горба, — согласилась я. — Так и тянет отвести глаза, едва сдерживаешься. А потом, ничего, привыкаешь. Я уже почти не обращаю внимания на его внешность. Как странно, что его зовут так же, как Лёню.

— Какого Лёню?

— Моего брата.

Ира была поражена.

— Да как ты смогла это заметить? Твой брат был красавцем, а этот… Мне бы в голову не пришло их сравнивать!

— Я и не сравнивала, но поневоле заметишь, что его зовут Леонид, если он тебе так представляется. Да ещё Леонид Николаевич.

— А ты об этом не думай. Мало ли одинаковых имён, — утешила меня подруга. Впрочем, я и без её наставлений перестала об этом особенно задумываться.

На следующий день Ира с радостным оживлением стала собираться в дорогу. Считалось, что ещё весна, однако жарко было по-летнему. Сначала я даже позавидовала Ире, потому что отдых на побережье представился мне раем, но моя подруга ехала туда с определёнными целями, и, кроме того, ей ещё предстояло туда добираться, а я могла поставить шезлонг и мирно читать.

Едва Ира скрылась за поворотом, я осуществила своё желание и без стеснения потревожила библиотеку своей подруги. Когда я растянулась в кресле, на моём лице непременно должно было отражаться полное счастье. Мне было так хорошо и покойно, что я положила книгу на колени и закрыла глаза, полностью отдавшись ощущению отдыха и удобства. Сколько времени я так просидела, не знаю, думаю, минут пять, не больше, а из оцепенения меня вывел визг тормозов. Звук был настолько внезапный и резкий, что во мне сердце подпрыгнуло.

— Вы уютно устроились, Жанна, — приветствовал меня горбун.

— Как вы меня испугали! — воскликнула я. — На весь квартал симфонию гремите.

Дружинин рассмеялся и сел на ступеньку веранды.

— Вы любите Грибоедова? — спросил он.

— Я люблю "Горе от ума", но терпеть не могу Чацкого, — ответила я и, видя, что мой гость намеревается обсуждать со мной эту занимательную тему, опередила его, поинтересовавшись: — Что-нибудь случилось?

Горбун сразу потускнел.

— А что должно случиться?

— Я думала, вы привезли новости о Мартине, — призналась я. — Вы так стремительно подъехали…

— Нет о нём новостей, — хмуро ответил Дружинин. — Как в воду канул.

Меня, разумеется, сразу осенило.

— Леонид, а не мог он, и правда, кануть в воду? — спросила я. — Наклонился, оступился… Потом оказался в больнице.

Горбун ничего не ответил, но пересел в самый угол и задумался.

— Что вы читаете? — спросил, наконец, мой странный гость.

— Хочу перечитать "Мёртвое озеро", — ответила я, не без умысла не называя автора. — Читала его несколько лет назад и основательно забыла.

— Вы любите Некрасова или Панаеву? — спросил горбун, принимая более удобное положение и прислоняясь к стене.

— Принесите себе кресло, — предложила я. — Я бы сама вам принесла, но очень не хочется вставать.

Горбун засмеялся.

— Вы хорошая хозяйка и очень откровенный человек, — сказал он.

— Не значит ли это, что я сама должна тащить кресло? — спросила я.

— Это означает, что я вами восхищён, но отказываюсь от кресла, потому что мне здесь очень удобно. У меня вообще барственные замашки, так что я везде устроюсь с удобствами. Вы любите Некрасова?

— Люблю, — ответила я.

— Часто его перечитываете?

— Очень редко, — вынуждена была признать я.

Дружинин завёл разговор о Некрасове и заставил меня выставить напоказ всё моё невежество, сам же говорил легко и свободно, словно эта тема была для него очень близкой. Редко бывает, чтобы кто-нибудь увлёк меня беседой до такой степени, но горбуна я готова была слушать бесконечно.

— Что из произведений Некрасова изучают в русских школах? — поинтересовался мой лектор.

Вопрос оказался для меня неприятным, потому что я не удосужилась перечитать ни одного произведения из школьной программы, кроме "Горя от ума" и "Евгения Онегина".

— Не помню, — призналась я. — Кажется, "Железную дорогу", "Мороз — красный нос", отдельные стихотворения. Честно говоря, у нас так навязчиво преподают, что надёжно прививается отвращение не только к разбираемым произведениям, но и к их авторам.

— Вам не привили, — заметил горбун.

— В значительно степени привили. К произведениям, а не к авторам. Всё, что мы когда-то проходили, я рассматриваю теперь с особым пристрастием. Если вообще рассматриваю.

— Отсюда и нелюбовь к Чацкому?

— Нет, это врождённое.

Горбун поднял изумлённые глаза.

— Вот уж не подозревал, что русские дети рождаются со знанием Грибоедова и отвращением к Чацкому. Но, как вы вчера правильно заметили, век живи — век учись. А чем, позвольте спросить, вам так несимпатичен этот молодой человек?

— А почему он должен быть мне симпатичен? — возмутилась я. — Явился в чужой дом, где его не ждали, но всё-таки приняли, высмеял всех гостей и вовсю потешался над общими знакомыми. А зачем он сказал Софье, что она его завлекала? Бедная девушка не знала, как от него избавиться, и почти прямо говорила ему, насколько он ей неприятен.

Дружинин с удовольствием слушал мою обличительную речь.

— Я вижу, вам нравится Софья, — заметил он.

— Не могу сказать, что я от неё в восторге, — возразила я, — но мне нравится, что в ней нет расчета и она благородна.