Ты – всё (СИ) - Елена Тодорова

Сходимся по всем точкам, пазами сцепляемся, и из меня, блядь, вышибает дух. Откидывает к заводским настройкам. К тому времени, когда бесоебил по Ю так люто, что вся жизнь на ней зациклена была. Вращался вокруг, словно спутник. И сейчас… Вращаюсь.

Когда шарахает током, надо бы разжать руки и отлепиться от источника питания.

Надо бы…

Мелкий препирается с Агнией. Надо бы его, придурка, тормознуть.

Надо бы…

Кто-то, издавая массу шума, бурно трахается с той стороны помещения. Надо бы повернуть назад.

Надо бы…

Но все эти «надо бы» тонут в моих собственных ощущениях. Ощущениях, к которым я дорвался, словно наркоман. Принимаю Ю — тактильно, респираторно, внутривенно. И, наконец, перорально — когда Ю требует отпустить и вгрызается в мою плоть зубами.

Только и ждал этого.

Кусаю ее в ответ. Втягиваю сладко-соленую кровь.

— Ян…

Блядь… Молчи хоть. Я на грани.

Торчу, словно всю свою жизнь только тем и занимался. Словно давно и плотно на крови сижу. Словно ни в чем больше не нуждаюсь.

Это неожиданный и потрясающий опыт. Заводит адски. Уровень гормонов в лаве, которую сосет из моей руки Ю, достигает запредельного максимума. Чувствую, как она хмелеет. Сердце бьется так яростно, что кажется, с очередным ударом проломит путь мне в руку.

Не знаю, когда трахну эту новую, зверски желанную Юнию. Но нервы мы друг другу уже ебем. Жадно и беспощадно. Сжигая ту часть структуры, которая отвечает за адекватность.

— Ян Романович… — паникует Ю, едва смещаю руку, чтобы втереть свою кровь в ее кожу.

Затыкаю обратно.

Зализываю не только рану… Сметаю языком всю доступную площадь на шее Юнии, словно больше никогда к ней доступ не получу. Словно она — моя последняя пища. Словно она — мой последний вдох.

С-с-сука…

А я ведь забыл про эти фейерверки, про эту эйфорию, про этот отрыв от реальности, про это гребаное ощущение полнейшего, мать вашу, безумия.

Тело Ю сотрясается. Мелко, но ощутимо дрожит. Этот нервный тик зарождается в каких-то чувствительных клетках мышц и расходится лучами по всему ее организму с таким напряжением, что я, блядь, ловлю вибрации.

— Е-е-ба… Я люблю тебя, Марин… Люблю… Люблю…

Твою ж мать… И тут эта гребаная любовь! Чертовы Шатохины! Неужели нельзя молча ебаться?! Сука, хотя бы без вот этих примитивных мурчалок!

Продолжаю насиловать шею Ю, но подспудно уже жду, когда шандарахнет по корням и затопит болью, которая подтянет к глотке тошноту.

К моему потрясению, этого не случается.

Ни на миг не гаснет огонь. Прожигает грудь.

И тут я понимаю, что моему внутреннему десантнику уже не вернуться на базу. Взорвана моя база.

Куда бежать теперь?!

— Подожди… Подожди, Дань… Хочу, чтобы ты кончил мне в рот…

— Ма-ри-на…

Сука…

Не знаю, чем там кончится дело у Шатохиных, но Ю моя реагирует на это предложение основательно. Чувствую, как ее топит. Заливает похотью. Начинает бурно лихорадить.

Стыд — возбуждение. Срабатывает старая формула.

Мать вашу…

Напрочь теряю контроль. Стискиваю Юнию так жестко, что слышу, как трещат ее кости.

14

Ненавижу, но люблю.

© Ян Нечаев

Выдох. Вдох.

Выдох. Вдох.

Выдох. Вдох.

В голове таймер бежит. Стремительный и оглушающий отсчет в обратном порядке. Я бомба. И я разлетаюсь.

С мясом себя от Юнии отрываю. Но лишь для того, чтобы схватить ее за руку и уволочь туда, где будем одни. Не хочу этой примеси… На хрен всех! Только я и она — так должно быть. Дорога прямая — на крышу. Туда, в надежде, что мелкий с Агнией уже далеко, Ю и вытаскиваю.

Бескрайняя городская панорама. Хаотичная плеяда оранжевых огней на черной простыне ночи. Ведь то, что для клуба второй этаж — вершина небоскреба.

Прохладный ветер в лицо. Резкое перенасыщение воздухом. Дурманит, словно что-то психотропное. На самом деле так происходит лишь потому, что за грудиной намешало тех гребаных веществ, которые выдают эти сердцеебательные, сосудорасширяющие и нервовоспламеняющие реакции при взаимодействии с кислородом.

Дышу осторожно. Хрипло и тяжело. Глубоко не втягиваю.

Один хуй, разрывает.

Приставив Ю к стене, расстреливаю взглядом, словно она в этом виновата.

Блядь, да, конечно же, она!

Поддеваю пальцами чертову маску. Срываю. Охает, будто я с нее кожу содрал. Задушенно вспарывает воздух и замирает.

Глаза темные, влажные, взбудораженные. Ничего не мешает сейчас прямо в эту разгоряченную бездну смотреть.

Знаю, что высоты боится. Но меня больше теперь. Видит и чувствует опасность. Рвано дыша, не сводит взгляда. В клубящейся темноте переполненного чертями омута улавливаю не только свое отражение, но и кадры неизбежно грядущих событий.

Я в них главный актер. Психопат, садист и маньяк.

Но Ю молчит.

Задыхается. Моя кровь на губах. Дрожь по лицу. В мурахах шея.

Я тоже молчу, хоть и много слов на языке висит. Просто одна часть из них поставит перед ней на колени, а вторая — ранив ее, уничтожит меня.

— Банда Сукэбан, блядь, — все, что выталкиваю, прежде чем сбросить маску с крыши.

Разъяренно, презрительно, насмешливо, сипло, глухо и угрожающе, словно завладевший моим сердцем черный змей.

С губ Ю срывается новый вздох.

Испуганный, прерывистый, громкий, влажный, горячий и пиздец какой сладкий.

Бешеное биение пульса на виске. Ломаный трепет ресниц. Взмах. По пылающей щеке прокатывается слеза.

Когда-то, рассвистевшимся от ебаной любви пацанюрой, вымаливал у нее поцелуй. Соблазнял, распалял, расслаблял — продвигался по телу Ю к ее губам, словно лучи радиусов к центру круга. К центру моей Вселенной.

Сейчас же… Не спрашиваю разрешения.

Сжимаю ладонью шею. Пригвождаю к стене. Набрасываюсь на рот.

Жадным языком по сладко-соленым губам. Ядерные взрыв.

Похуй.

Толкаюсь внутрь. Агрессивно на всю, сука, глубину.

И тут же меня распиздовывает. Так, мать вашу, разъебывает! Раскручивает, как реактивный двигатель. Сходу на максимальные обороты выводит. В космос лечу, словно ракета. Проживаю этот ад и рай, и кажется, сотни звуков издаю. Но по большей части — хрипы, рыки и, блядь, стоны.

Горячий и влажный рот Ю — капкан. Расставив его, в один момент захлопывает, сучка. Загоняет мне в нижнюю губу зубы. Инстинктивно дергаюсь. Пока подаюсь назад, и сама прикладывает ладонями мне в грудь, свирепо отталкивает.

Отстраняюсь. Пошатываюсь. Исподлобья зверем смотрю.

Резкий хлесткий звук — напряженная переменная между нашими частыми и злыми вздохами. Это Юния, мать ее, Алексеевна высекает. Зарядила все-таки по роже.

Звон в ушах. Жжение на щеке. Острая боль в губе. В груди гремящий камнепад.

Кровяха струится по подбородку.