Мой невыносимый телохранитель (СИ) - Манило Лина

Хочет этого отец или нет, но ему придётся начать считаться с моим мнением, а иначе ничего хорошего у нас не получится.

— Посмотри на меня, — просит,  хотя, скорее, приказывает.

Не реагирую. Пока он не забудет хотя бы на мгновение о своих властных замашках, так и буду смотреть куда угодно, только не на него, и молчать. Я тоже крепкий орешек.

Отец вздыхает. Мне не нужно сейчас смотреть на него, чтобы знать: он потирает пальцами переносицу, хмурится до морщинок на лбу, а на скулах ходят под кожей желваки плотными камушками.

— Элла, мы теряем время на твои глупые детские обиды, — снова вздыхает, и вот тут я не выдерживаю:

— На глупые? Согласна. Конечно же! — щурюсь, напрягаюсь всем телом и сплетаю дрожащие пальцы в замок. — То есть у меня не было повода обижаться, когда ты сначала устроил чёрт знает что и напрасно набросился на Тимура, а после вообще додумался меня, родную дочь, на порог кабинета не пустить? По-твоему это нормально, да? Чего ты этим хотел добиться?

Отец прикрывает глаза, барабанит пальцами по колену, о чём-то думает.

— А! — хлопаю себя по лбу. — Ещё из-за твоих амбиций меня чуть не убили, и если бы не Тимур… но это тоже всё неважно. Куда важнее была болтовня с журналюгами! А теперь ты хочешь повернуть всё так, будто это я глупая обидчивая девочка, у которой в голове вата и она ничего не соображает, а умеет только, уцепившись за твой хвост, ходить туда-сюда.

— Элла, если бы я не дал ответ всем журналистам сразу, они бы рванули за мной, нашли тебя, начали бы приставать со своими идиотскими вопросами. Я хотел тебя защитить. Хоть так, но защитить, если иначе не получилось. Зато тебя никто не тронул.

— Да что они бы мне сделали? — фыркаю и совсем чуть-чуть голос повышаю. — Папа, ты не понимаешь. Это следствие. Твоих поступков, твоих ошибок. Но ты даже признавать ничего не хочешь, словно если извинишься, планета перевернётся и мир рухнет.

— Элла…

— Папа, помнишь мою гимнастику? — дождавшись кивка головы, продолжаю: — Мне очень хотелось, чтобы ты гордился мной.

— Я гордился.

— Наверное, — встяхиваю головой, прячусь на мгновение за занавесью волос. — А скажи, сколько моих соревнований ты посетил? А? Ну?

Отец цокает языком, запускает руку в волосы, портит причёску.

— Нет ответа? А я тебе подскажу. Ноль. Круглый такой, знаешь? Круглый и пустой. А когда я упала? Когда колено раздробила? Сколько мне пришлось тебя ждать? Целую вечность.

— Принцесса, я… это было для тебя так важно? Соревнования твои? Чтобы я на них был? — впервые в голосе растерянность, а лицо из каменной маски становится расстроенным, “человеческим”.

— А ты как думаешь? Впрочем, это всё уже в прошлом, просто… ай, ладно.

Мы снова молчим, только теперь взгляд отца совсем печальный. Я не знаю, радоваться ли этому или горевать вместе с ним — всё-таки сделать ему больно не входило в мои планы. Только он мне тоже делал больно и продолжает в том же духе, считая, что он-то на всё имеет право, ибо взрослый и ответственный, а я так, сопля неразумная.

— Ты прирождённый политик, папа. У тебя на всё найдётся правильный и удобный ответ, сотня аргументов, но только я не твой электорат. Я твоя дочь! Я люблю Тимура и не собираюсь это скрывать или уходить от него, чтобы быть тебе удобной и послушной, но несчастной.

— Нет у меня уже никакого электората, завязал я с большой политикой.

В его голосе грусть мелькает — я знаю, что он действительно хотел выиграть эти проклятые выборы. Жаль, что любой ценой.

— Папа, если ты хочешь снова убедить меня, что Тимур — плохая партия, а нам нужно поехать домой, то мой ответ “нет”. Не трать время попусту, не усложняй то, что и так слишком сложно.

— Ты его не бросишь?

— Нет.

Отец крутит головой, “хрустит” шеей, разминает плечи. Намеренно затягивает паузу, а я складываю руки под грудью и смотрю на него в упор.

— Упёртая ты.

— Вся в тебя.

— Он же старый для тебя, Элла. У него баб было столько, что если их запихнуть всех в одну комнату, они там задавят друг друга. Подумай, куда ты лезешь, во что ввязываешься. Что бы ты там себе не думала, ты моя дочь, я люблю тебя и не хочу, чтобы Каиров сделал тебе больно.

— Что мне надо, то я и делаю. Папа, правда, это глупый разговор, он ни к чему хорошему не приведёт.

Отец не собирается сдаваться, хотя уже нет того напора в голосе. Просто папа никак не может принять мысль, что его доводы уже не действуют на меня.

— Если бы твой Тимур был порядочным человеком, он в первую очередь попросил у меня разрешения, предложение бы сделал, а потом уже мутил с тобой.

— Папа, прекрати.

Отец подаётся вперёд, протягивает руку и гладит меня по щеке.

— Просто подумай, Элла. Любит ли он тебя на самом деле? — его голос вкрадчивый, в нём сквозит забота, а мне уши закрыть хочется. — Что хорошего ты увидела с ним? Вот этот домишка? Уединение посреди леса? Смородину? Он тебе подарил хотя бы какой-то подарок? Может быть, сводил куда-то? Представил кому-то из друзей, знакомых? Он же просто пользуется тобой. Наиграется и выбросит.

У меня отвисает челюсть.

Папа был бы тысячу раз прав, если бы не вчерашний юбилей, где я получила все доказательства, которые он перечислил.

Я хочу ему всё объяснить, но вдруг тёмной тенью в беседке вырастает Тимур. Места становится меньше, отец напрягается и смотрит на Каирова исподлобья, желая испепелить взглядом.

Они просто молча смотрят друг на друга, а атмосфера в беседке раскаляется добела, и искры летают в воздухе.

— Ты бы хоть светскую хронику почитывал, — заявляет Тимур и кладёт на стол свой телефон. — Ну так, для приличия.

— Не интересуюсь всяким дерьмом, — фыркает отец, но на телефон смотрит с интересом.

— Иногда оно бывает интересным. Сергей, просто посмотри, что на первых полосах жёлтых газетёнок, топ-новости глянь, а потом уже доводы приводи. Бери-бери, не укусит, читай.

Отец с достоинством тянется к телефону Тимура, снимает с экрана блокировку, листает новостную ленту, вчитывается.

Господи, я сейчас сгорю от любопытства! Что там, а?

Вопросительный взгляд для Тимура. Его кивок головы и едва различимая усмешка на губах.

Я сажусь рядом с отцом, заглядываю ему через плечо, вчитываюсь в буквы на экране — в громкий заголовок, посвящённый вчерашнему юбилею. Вернее, нам с Тимуром.

“Уважаемый бизнесмен и закоренелый холостяк Тимур Каиров впервые вышел в свет не один. Его очаровательной спутницей оказалась…”

Интрига, ты гляди.

Отец листает ниже, и я вижу своё имя.

“Об отношениях Тимура Каирова и дочери Сергея Протасова долгое время не знал никто. Но именно Элла стала первой, кому удалось набросить лассо на шею владельца сети автосалонов и автосервисов. Что это: выгодный союз, слияние капиталов или любовь?”

— У-у-у, журналюги, — бухчу себе под нос.

— Там ещё и фотки наши есть, — добавляет Тимур, а отец отбрасывает его телефон на стол.

— Стасик мне звонил ночью, — говорит, а голос скрипит. — Но я не хотел трубку брать, злился на всех.

— А Станислав Игоревич что тебе сделал? — иронизирую и получаю скептический взгляд отца.

— Мне нужно было подумать… обо всём. Не хотел отвлекаться.

— Вот если бы отвлёкся, приехал друга поздравить, а не сидел надутый в своей башне, то узнал, что мы с Тимуром приехали на его юбилей. Вместе. Как пара.

— Уже понял, — хмыкает и снова разминает шею. — Каиров, ты же понимаешь, что мне это всё равно не нравится? Ты для неё старый, а ещё кобель. Моя девочка заслуживает, чтобы в прошлом её избранника не маячил полк случайных девиц.

Да что ж он заладил!

— Сергей, тебя заносит, — Тимур опирается плечом на ствол растущего возле беседки дерева, усмехается и его уверенности хватает на двоих.

— Ла-адно, — отмахивается и обнимает меня за шею. — Принцесса, ты же понимаешь, что всё это только потому, что я о тебе очень волнуюсь? — и набравшись смелости, он добавляет хрипло, словно у него в горле горсть битого стекла: — Прости меня, а?