Тысяча разбитых осколков - Тилли Коул

тело защищалось от разговоров о сестре, от дальнейшего разрывания уже открытой раны.

«Семнадцать», — ответил я, заставляя себя подчиниться. Я хотел быть где угодно, только не здесь, прямо сейчас. Но я обещал, что попробую. Итак, я сложил руки на коленях и опустил взгляд. Я опустила концы рукавов свитера вниз, пока они не закрыли ладони. Нервная привычка, которая у меня всегда была в моменты, когда я чувствовал себя некомфортно.

— Семнадцать… твой нынешний возраст, — сказала Миа, и она ясно соединила все воедино. Я кивнул и снова посмотрел на пламя. Бревна потрескивали, и это напомнило мне о лете, проведенном на пляже в детстве.

«Это было быстро? Ее болезнь?

Я глубоко вздохнул и покачал головой. — Нет, — прошептал я. «Это растянулось на пару лет». Слезы навернулись у меня на глазах, и мысли вернули меня в те первые дни, когда Поппи поставили диагноз. Я до сих пор помню, как мама и папа усадили нас и рассказали мне и Иде. Я не думаю, что кто-то из нас действительно осознавал серьезность болезни Поппи. Ну, пока мы не переехали в Атланту на ее лечение. Лишь когда ее внешний вид изменился, улыбки мамы и папы стали натянутыми, и я поняла, что все идет не так, как нам хотелось.

Я не мог бороться с воспоминанием, которое проникло в мою голову…

Я вошел в больничную палату Поппи и остановился как вкопанный. Рука Иды была в моей руке. Она сжала его до боли, когда мы увидели Поппи, которая выглядела такой маленькой посреди больничной койки.

Но не это нас остановило. Не это ли заставило слезы пролиться у меня на глазах и скатиться двумя водопадами по моим щекам? — Твои волосы, — сказала Ида, говоря от имени нас обоих.

Поппи улыбнулась и провела рукой по лысине. «Ушла», — сказала она, выглядя такой же оптимистичной, как и всегда. Она склонила голову набок. «Мне это подходит?»

Она сделала. Она абсолютно это сделала. Но при этом она всегда выглядела прекрасно. Ей было шестнадцать. Некоторое время боролся с раком. Прошел множество курсов лечения… но не был уверен, что они работают. Нас с Идой часто держали отдельно. Я ненавидел находиться вдали от Поппи. Во мне чего-то не хватало, когда ее не было рядом.

«Ты идеальна», — сказала я и имела это в виду.

«Тогда идите сюда», — сказала она и проводила нас к кровати. «Я так скучал по вам обоим много." Поднимаясь, мы старались не сесть на провода, застрявшие у нее в руке.

Поппи обняла нас обоих. Но я не чувствовал утешения от этих объятий. Я чувствовал только ужас. Потому что Поппи всегда крепко обнимала. Но когда она держала нас, прижимая к себе, как будто никогда не отпускала, я почувствовал ее слабость. Ида засмеялась и, не обращая внимания, поцеловала Поппи в щеку. Но я почувствовал перемену в своей старшей сестре. Какое-то скрытое шестое чувство заставило волосы на моей шее встать дыбом, а в животе зарылась яма страха. Когда я посмотрел на Поппи, я увидел причину этого в ее зеленых глазах.

Ей не становилось лучше.

По ее неуверенному выражению лица я мог сказать, что она знала, что я тоже это знаю. — Я люблю тебя, Сав, — прошептала она сдавленным голосом. Поппи всегда была сильной, но в тот момент она не смогла сдержать срывающийся голос, и это рассказало мне то, чего я боялся больше всего. Она собиралась уйти от нас.

Сдавленно рыдая, я не мог не упасть обратно в ее объятия. Я поклялся никогда не отпускать…

«Она не заслуживала смерти», — сказал я, слишком уставший, чтобы даже быть шокированным моим добровольным участием. Внутри меня начал нарастать тихий гул раздражения. Я был уставшим и одиноким, и я был так зол на мир.

«Большинство людей не заслуживают смерти, Саванна. Но, к сожалению, это также неизбежность в жизни». Мои руки сжались в ладонях, ногти впились в кожу. Мия наклонилась вперед. «Некоторые люди присутствуют в нашей жизни лишь на короткое время, но след, который они оставляют в нас, — это заветная татуировка».

Моя горечь утихла при этих словах, и опустошение быстро охватило меня, поток печали заглушил гнев, накопившийся в моих венах. Заветная татуировка… Она была.

«Я скучаю по ней», — прошептал я и почувствовал, как холодная боль в костях становится сильнее. Усталость, которую я чувствовал, была якорем, удерживающим меня от движения, от всех этих мыслей, которых я не хотел видеть в своей голове, воспоминаний, которые я не хотел переживать. Напряжения последних нескольких дней было достаточно, чтобы сделать меня бессильным сопротивляться им.

— Я знаю, что ты любишь, — сказала Миа и передала мне салфетку из коробки, стоящей на столе. Я даже не осознавала, что плачу. Я вытерла слезы и успокоилась, когда Миа спросила: «Приятно помнить тех, кого мы потеряли. Есть ли что-нибудь, что тебе нравилось делать Поппи? Способ почувствовать себя ближе к ней?

Мое дыхание стало таким же прерывистым, как сегодня на озере Уиндермир, потому что так оно и было.

Я был утомлен походом. Но больше всего меня утомляло постоянное бегство от сестры. Я не знала, произошло ли это потому, что вся моя борьба сгорела вместе с моей энергией за последние несколько дней, но мне надоело избегать сообщения, которое Поппи хотела передать мне.

Помимо всего этого, я просто скучал по ней. Я так скучал по Поппи, что временами думал, что то, как сильно я оплакиваю ее, убьет и меня. — У меня есть блокнот, — сказал я, не отрывая глаз от огня. Я почувствовала жар на своем лице, запах горящего дерева, прилипший к моим свежевымытым волосам. «Поппи… она оставила мне блокнот. Тот, на котором она написала. Я поерзал на своем месте. «Тот, который я никогда не мог открыть».

— И что ты чувствуешь по этому поводу сейчас? Миа осторожно толкнула.

Мои плечи опустились от поражения. «Что я устал с этим бороться».

«Хотите ли вы прочитать это сейчас или когда-нибудь в ближайшее время? Разумеется, наедине», — сказала Миа. Мое внимание привлекла картина маслом, изображающая другую часть Озерного края. Его повесили на стену, и он сразу напомнил мне о поэтах Озера. Они пришли сюда, чтобы спастись, уйти от мира, который слишком сильно менялся и отнимал у них счастье.

Они приехали сюда, чтобы провести свои последние дни в мире.

Возможно, мне тоже суждено было