Нина Бодэн - Круговорот лжи

Впервые за последние месяцы я был доволен собой, жизнерадостен, возбужден и одновременно спокоен. Эти положительные эмоции объяснялись несколькими причинами, в том числе и лицезрением страданий бедного Неда. Я был удовлетворен проделанной предварительной работой. Погода стояла хорошая: был морозный, ясный день, типичный для конца февраля. Весело гудел мотор подержанного микроавтобуса, купленного мной для перевозки стремянки и мольбертов; печка работала; двигатель не издавал никаких зловещих звуков. А самое главное, что за последние четыре дня я ни разу не злился на Элен; желание спорить и ссориться с ней чудесным образом исчезло. Как будто она решила оставить меня в покое. Наконец-то я был свободен! Но не одинок. Моя связь с Клио начинала приобретать какие-то реальные очертания. Я с нетерпением предвкушал возвращение домой, встречу с ней и, конечно, с Барнаби и Тимоти. С тремя моими детьми, которые сидят за столом, ожидая отца к ужину.

Но Тима дома не было. Он ушел два дня назад. Клио не могла сообщить ничего определенного. Вроде бы он сказал, что останется у подружки. Просил передать: «Пусть папа не беспокоится». Нет, он не сказал, у какой подружки. И номера телефона не оставил. Казалось, Клио удивило, что я задаю ей эти вопросы. Она отвечала чуть насмешливо. Разве Тим недостаточно взрослый, чтобы приходить и уходить, когда ему вздумается? Разрываясь между желанием смириться и знакомой сосущей тревогой, я сказал, что не хочу вешать на Тима ярлык, но он нездоров. (Говорить что-то более конкретное казалось мне нечестным; если бы я привлек Клио, которая принадлежала к тому же поколению, на свою сторону, Тим мог бы решить, что взрослые устраивают против него заговор и что Клио считает его ребенком.)

Я позвонил Элен — тайком, из спальни. Она сказала:

— Если Клио говорит, будто ей кажется, что Тим остался у девушки, значит, это почти наверняка так и есть. Она идет навстречу твоей старческой похотливости. Сам знаешь, молодые люди не любят выдавать друг друга.

Мне хотелось сказать Элен, что я перестал злиться на нее. Но она не знала об этой злости. Во всяком случае, о том, насколько та была сильна. Я ответил:

— Быть молодым вовсе не значит изолировать себя от всего человечества.

— Но они так считают, и в этом все дело. У них другие правила игры. Дружочек, будь поосторожнее с этой Клио. Не делай с ней того, чего не мог позволить себе со мной.

Элен всегда была немного вульгарна. Но я не стал ей говорить об этом, просто ответил в тон:

— Дорогая, а ты не находишь, что это предоставляет мне массу возможностей?

Элен непристойно захихикала. Я подумал, что она пьяна. Или что рядом с ней Тед Фробиш. Или какой-нибудь новый любовник. Впрочем, это меня больше не касалось.

Я расстроился, почувствовав, что гнев возвращается и вновь начинает кипеть у меня в жилах. Возможно, ледяная атмосфера Гулага заморозила его лишь на время.

— Если узнаешь что-нибудь о Тиме, потрудись сообщить мне, — сказал я и положил трубку.

Несмотря на отсутствие Тима и эту беседу, я постарался создать ту приятную семейную атмосферу, о которой мечтал, когда в приподнятом настроении возвращался из Норфолка. Купал Барнаби, пускал с ним мыльные пузыри, укладывал спать, читал на ночь сказку про Сэмюэла Уискерса, которую мальчик слушал с тревожным вниманием, следя за моими глазами и губами, словно не понимал, что от него требуется. («Разве мама никогда не читала тебе на ночь?» — спросил я, когда наконец понял, что это для него в новинку; Барнаби покачал головой, продолжая смотреть на меня странным взглядом, который делал его старше.)

Клио не только не читала сыну, но и не играла с ним. У него были три плюшевые игрушки: медведь, обезьянка и пушистый пурпурный бегемот по имени Билли. Мальчик повсюду таскал их в зеленом пластиковом пакете с надписью «Маркс и Спенсер»; я слышал, что он разговаривал с ними, когда оставался в спальне один. Других игрушек у него не было. Когда Тим откопал в своем шкафу несколько крошечных моделей легковых и грузовых машин и отдал ему, Барнаби смотрел на них озадаченно. Казалось, они не вызвали у него никакого интереса. Но он не был глуп. Когда я купил конструктор, довольно сложный для его возраста, он собрал его за пять минут, уселся на корточки и посмотрел на меня все тем же странным взглядом. Он сделал то, чего я от него хотел, собрал предмет из деталей, но зачем? Я сказал: «Умница», и его лицо сразу прояснилось. Очевидно, он решил, что доставил мне удовольствие.

В тот вечер я был деликатнее, закрыл книжку и спросил:

— Как ты думаешь, Билли понравилась сказка?

Барнаби нахмурился. Тогда я предложил:

— Давай спросим его. — Я поднял зверюшку, что-то прошептал в ее пурпурное ухо, зажал себе нос и гнусаво проквакал: — Нет, я бы хотел послушать сказку про храброго бегемота. Мне не нравятся сказки про глупых старых котов, которые попадают в кастрюлю с тестом! — Потом я ответил своим голосом: — Но я не знаю сказок про бегемотов. — И снова проквакал: — Значит, ты очень глупый старикашка!

Барнаби засмеялся. Его лицо разрумянилось. Он повозился в постели, свернулся в клубочек под стеганым одеялом и затаил дыхание. Его мерцающие темные глаза чего-то ждали. Я начал на ходу сочинять какую-то сказку о пурпурном бегемоте, медведе и обезьянке, живших у мальчика, имя которого я забыл. Они обитали в зеленом пакете, выходили по ночам, когда весь дом засыпал, веселились, переживали разные приключения и играли с другими игрушками, которые были в спальне мальчика.

Малыш с благоговением спросил:

— Мальчика звали Барнаби?

Я рассудительно ответил, что пока точно не знаю, но это возможно. Он заерзал от удовольствия и вдруг задал неожиданный вопрос:

— Как ты думаешь, у этого мальчика есть папа?

Вдохновение покинуло меня. Я пробормотал, что да, очень возможно, но это сказка не про него, а про бегемота Билли. Похоже, мой ответ удовлетворил Барнаби. Или он смирился с тем, что я мой не знаю. Напоследок мальчик сказал (потому что у него уже слипались глаза):

— Я совсем забыл… У бегемотов не бывает пап, правда?

Клио надела зеленую юбку и огромные, безобразные стеклянные серьги. Ее веки были накрашены чем-то блестящим, чуть надутые полные губы покрывала помада. Она казалась маленькой девочкой, нарядившейся для вечеринки, но это впечатление немного портило сосредоточенное выражение, с которым она ставила на стол еду. Это было бледное овощное рагу с двумя цыплячьими ножками, предназначенными только для меня (Клио не была убежденной вегетарианкой, но не любила мясо и редко его ела), и куда более аппетитный салат из различных видов зелени и нарезанной кусочками белой редиски, которую я любил, но никогда не мог найти в местных овощных лавках. Когда я сказал об этом, Клио зарделась от удовольствия.