Жозеф Кессель - Яванская роза

— Ты обещал мне…

— Извини, речь шла о Флоранс, а не о Ван Беке, — ответил Боб жестоко.

Он был прав и тем самым уязвлял мое самолюбие. Все мои доводы были опрокинуты, и мне оставалось либо отказаться от необходимой помощи, либо признать, что пренебрежение к Флоранс притворно!

Всем мужчинам известно, чего стоит подобное признание, когда оно делается недоброжелательному свидетелю. Для молодого петушка унижение было ужасным. Однако я сам этого захотел. В этой противоречивой, суетной борьбе то, что заставляло меня сломить и Флоранс, и Ван Бека, и Боба, и сэра Арчибальда, и китайца-охранника казалось мне самым важным. Но к Бобу я испытывал настоящую ненависть.

Конечно, я должен был догадаться, что по своей силе самолюбие, не позволяющее подчиняться моим прихотям, играло меньшую роль, чем естественная ревность и страсть, которые алкоголь уже не усмирял. Но в двадцать лет имеешь возможность жить с такой жаждой и полнотой, что нет ни желания, ни времени заниматься ничьим другим сердцем, кроме своего.

Я изобразил не очень приятную улыбку и сказал Бобу:

— Нет, малыш, — это обращение у нас было самым обидным, — нет, малыш, ты так просто не уйдешь. Я хочу видеть Флоранс, такова моя фантазия, мой каприз. Я предпочитаю скучать возле красивой девушки, которая меня любит. Думаю, это мое право!

Боб помедлил с ответом. Он не ожидал ни такого хода, ни такой неискренности. Я воспользовался своим преимуществом и продолжал с возросшей дерзостью:

— Удобно начинать разглагольствовать, когда пьян. Ты не находишь?

И как Боб использовал мои высказывания против меня, так и я воспользовался его высказываниями против него. И я произнес, стараясь воспроизвести его интонацию:

— Я в твоем распоряжении, располагай мной, как хочешь, если тебе потребуется помочь переспать с Флоранс…

— Ты это сделал и благодаря мне! — прервал Боб яростным шепотом.

Он был очень бледен, и губы его вздрагивали. Потом он глубоко вздохнул и сказал:

— Ты это сделал благодаря мне. Больше я ничего тебе не должен.

Тут я попал в еще более затруднительное положение, чем все то, от чего мне пришлось страдать. В самом деле, я заставил поверить в мой полный успех у Флоранс. Больше того, я все сделал, чтобы Боб в это поверил. Эта ложь меня полностью обезоружила.

Боб был искренен, Боб был прав. Он вызвался мне помочь сделать Флоранс моей любовницей. В его глазах она ею стала. Он выполнил свои обязательства: он оплатил свой долг.

А я, что теперь мне делать? Отступить? Покаяться после того, как я изобразил, мне так показалось, свое блистательное превосходство? Или открыть Бобу, что я не был любовником Флоранс и что мои притязания на эту роль были враньем?

Думаю, что я был бы не способен решиться на подобное унижение, если бы Боб не принудил меня к этому.

— Я всякий раз должен класть ее тебе в кровать? — спросил он с полным горечи сарказмом, который я счел проявлением оскорбительнейшего презрения.

Я изобразил ледяное спокойствие и, приложив усилие сделать ровным свой голос и не допустить, чтобы досада и гнев заставили его дрогнуть, медленно произнес:

— Боб, ты не заслуживаешь того, чтобы настоящий мужчина пожал тебе руку. Ты потворствуешь кретинам и отказываешься от долга чести. О! Не принимай вид лжесвидетеля… Ты очень хорошо знаешь, что я не мог овладеть Флоранс…

— Что! Ты хочешь, чтоб я поверил…

Боб не закончил свое восклицание и прошептал, размышляя вслух:

— Да, разумеется, это должно быть правдой: ты бы не похвастался таким событием.

Странным образом черты его лица, напряженные во время нашего разговора, смягчились и тело расслабилось. Я заподозрил в этом спокойствии новую насмешку.

— Не думай, — сказал я, испытывая неодолимую потребность заставить Боба страдать. — Не думай, что Флоранс меня отвергла. Тебе так хочется этого! Между нами есть разница, малыш. Она сказала, что обожает меня. Нам не хватило времени. Вот в чем дело. Но не волнуйся, я больше ни о чем тебя не попрошу — я сам справлюсь. Просто я хотел знать, чего стоят обещания пьяницы. Теперь я это знаю. Спасибо.

В эту минуту я уже не знал, что делал. Возмущение, бывшее вначале притворным, стало подлинным. В своем суетном, доведенном до пытки стремлении причинить страдания, жгучем желании оправдать свое недостойное поведение я извращал факты и чувства с такой страстью, что верил в то, что говорил.

Боб был врун, хвастливый предатель, а я — жертва своей доверчивости, благородства чувств, возвышенной души.

Движимый искренним чувством попранной верности, я повернулся к Бобу спиной, спокойно, ничего больше не ожидая от него.

Как удалось Бобу не поверить в эту игру, тогда как сам я в нее верил? Он вцепился в меня руками. Он с силой оттащил меня назад и проговорил свистящим голосом:

— Извини меня за то, что я счел тебя более расторопным и быстрым в любовных делах. Раз уж ты нуждаешься в подходящем помещении, я снова в твоем распоряжении. Но это в последний раз… иначе… чтобы отделаться от тебя… метиска окажется в моих руках…

— Будь спокоен, — ответил я, понимая, что назад хода не было. — Будь абсолютно спокоен: мне нужно четверть часа.

Так решилась судьба Флоранс.

— Твой план? — спросил Боб.

— Навязать старцу крутой покер. Чтобы его забрало донельзя, чтобы он забыл обо всем на свете, когда я оставлю вас наедине.

— В кредит?

— Я расплачусь в Шанхае. Он согласен. Подожди… подожди.

Я увидел в своем плане просчет: выигрывая, сэр Арчибальд не выпустит меня из-за стола.

Я был опытный игрок и знал, что, только проигрывая большие суммы и пытаясь отыграть проигранные деньги, человек полностью находится во власти страсти. Я продолжал, скорее для самого себя, чем для Боба:

— Нужно играть осторожно, как профессионал. Старик должен гнаться за ставкой.

Боб любил карты так же, как и я. Он все понял без лишних объяснений. Но он хотел отплатить мне еще раз:

— Мы должны выиграть? — спросил он. — Так, да?

— Да, так.

— А если удача будет на стороне старика?

Я ничего не ответил.

Боб еще раз спросил, чеканя слова:

— Тем хуже для него? Я ничего не ответил.

— Договорились! — сказал Боб.

Затем, словно чтобы подчеркнуть, что он всего лишь мой помощник, посторонился, кивнув с мрачной веселостью:

— Иди первым, ты мой шеф!

Мы отправились играть на метиску.

— В добрый час! Я уже начал отчаиваться, — вздохнул сэр Арчибальд, завидев нас.

Слева у него был стаканчик с костями, справа колода карт. Рядом стояла бутылка виски.