Неистовые. Из огня да в полымя - Алиса Перова

— Вы н-не ожидали, что я всё ещё здесь? — спрашиваю ласково, но только дурачок не услышит ехидства.

И Одиссей почему-то не слышит.

— А Вы не знаете, г-где Гена?

— Кто? — встрепенулся вдруг толстячок, прикинувшись непонятливым. Или правда не услышал. И я терпеливо повторяю:

— Я п-про Гену спрашиваю.

А Одиссей зачем-то снова стягивает с себя очки и, щуря близорукие глазки, начинает озираться по сторонам, заглядывает в гостиную, будто надеется обнаружить пропажу. Но находит только спящего Андрея и слившихся в медленном танце Риммочку и Реми.

— А-а, — неожиданно вспоминает Одиссей, — так он, наверное, пошёл наверх… а то ведь там его подарок ещё с прошлого года ждёт. Но это пока сюрприз! — он хватает меня за руку, как будто я уже рвусь наверх. — Вот увидишь, тебе тоже понравится.

Даже не знаю… я не очень доверяю сюрпризам. Пожил бы Одиссей в нашем бабьем царстве — он бы меня понял.

И вроде бы милый толстячок улыбается, да и его объяснение прозвучало вполне себе бодро… Вот только зачем так яростно начищать платочком стёкла очков? Для блестящего юриста он выдаёт слишком много тревожных невербальных сигналов. Он о чём-то не договаривает?

Во рту мгновенно пересыхает и неприятно ноет в желудке. Наташка недавно прочитала какой-то душераздирательный роман про измену и все уши мне о нём прожужжала. А я терпеть не могу про измены и уж совсем не желаю представлять себя главной героиней подобной истории.

«Измена. Девственница против самки дракона», — невольно соткалось в моей голове.

Какой бред! Да и Генка ни за что так со мной не поступит.

— Стефания, ты потанцуешь со мной? — спрашивает Одиссей.

Я не хочу с ним танцевать, но ещё больше не желаю его обидеть, поэтому киваю и даже стараюсь улыбаться.

Толстячок ведёт очень умело, а я совсем не слышу, о чём он говорит. Я не понимаю, сколько времени можно разглядывать какой-то подарок и как долго произносить слова благодарности. Я совсем не хочу думать о плохом, и, наверное, даже глупо так думать… ведь если бы Гене была нужна не я, а Диана, он бы не привез меня сюда. Правда?

Или… меня некуда было девать? А он просто приехал меня спасать, как примчался бы к Наташке или любой другой, попавшей в беду девчонке. Даже к Сашке — я уверена в этом. Потому что Генка именно такой — спасёт, утешит, развеселит... И что — потом бросит?

Я не верю! Он мне столько всего говорил… и ревновал меня!..

«Кажется, малышка, я потерял свою голову…» — это звучало так искренне, и я услышала объяснение в любви. Потому что хотела услышать. И даже на заметила слово «кажется». Сашка обязательно заметила бы. А Айка вообще не придаёт значения словам. А я… так хотела доказать свою взрослость и рассудительность, а сама прыгнула на первые грабли — те, о которых столько раз предупреждала меня Сашка.

Глупая наивная дурочка! И малышка для Генки.

— Не шали, мальчишка! — хихикает Риммочка.

Я невольно смотрю в её сторону и вижу, как Реми пытается её поцеловать. Такой молоденький, а уже кобель. А я вдруг почему-то вспоминаю Генку, поплывшего над Сонькиными арбузами… и Сашкиного Вадьку, с лёгкостью променявшего жену на каких-то… и Пал Ильича с нашей мамой. А эти двое вообще — феномены — сделали дочь, а встретившись через шестнадцать лет, снова познакомились и даже не узнали друг друга. Оказывается, и такое бывает. Хорошо ещё, что больше никого не сотворили!

Но я их всех люблю — и мамочку, и Вадьку, и Пал Ильича, ведь на самом деле они хорошие и не делали мне так больно, как своим половинкам. А от Генки мне больно… но я всё равно его люблю. И не представляю, как смогу это прекратить.

— Так, сейчас у меня кто-то по губам получит! — шутливо грозит Риммочка, а мне так хочется разбудить Андрюшку и посмотреть, как превращаются в лепёшку губы пастуха.

И я больше не хочу ощущать на себе руки Одиссея, хотя он и не пытается ко мне приставать.

— Стефания, что случилось? — недоумевает Одиссей, но у меня нет сил ни извиняться, ни что-либо объяснять ему.

Я хватаю со стола свой мобильник и набираю Генкин номер. Не отвечает. Набираю снова и выхожу из гостиной. И снова набираю… а услышав звонок, иду на звук. На рогатой вешалке у входной двери висят только моя шубка и Генкина куртка. Оттуда и звучит сигнал.

И я понимаю, что больше ни минуты здесь не останусь.

Вырвавшись на улицу, я словно в сказку нырнула — так здесь красиво! Шумные, пьяные и весёлые люди лепят снежных уродцев, кувыркаются в сугробах и задорно горланят новогодние песни. Волшебная энергетика этой ночи заразила всех жителей и гостей «Седьмого неба» — и детей, и взрослых… но не меня, я не отсюда.

— Эй, красавица, давай к нам! — развязно кричит какой-то мужчина и салютует мне пузатой бутылкой.

— Вали, куда шла, и не оглядывайся! — угрожающим тоном гаркает его здоровенная спутница.

Но мне не нужны её напутствия, я отворачиваюсь и разыскиваю взглядом своего «Снежка» — пусть увезёт меня отсюда. Но, когда я забираюсь в промёрзший салон, ещё долго разогреваю машину и с надеждой оглядываюсь на подъезд, каждый миг ожидая, что вот сейчас распахнётся дверь и покажется Генка. И когда дверь вдруг открывается, моё сердце заходится от волнения и до боли стучит в висках… но это не он — какой-то другой мужчина.

И телефон молчит. Значит, Гена ещё не знает, что я уехала. Но ведь я ещё здесь… Мне вдруг хочется всё переиграть — вернуться в пентхаус и сделать вид, что не было никакого побега. А если Генка уже знает, что я ушла? Что, если, не обнаружив меня в квартире, он вовсе не огорчился, а наоборот — испытал облегчение?

Сморгнув набежавшие слёзы, я осторожно сдаю назад и вздрагиваю от пронзительного вопля. Кажется, это детский крик. А следом яростный женский:

— Стой, куда прёшь, овца тупорылая?! — а следом удар, от которого моё сердце едва не разорвалось.

О, Господи! Что… неужели я кого-то… Ох!..

Торможу и, замерев от ужаса, на ватных ногах я выбираюсь из салона. Почти не дыша, обхожу машину…

— Транда, глаза разувай, когда едешь! Понакупят себе