Логово дьявола - Лилиан Харрис

Он скрипит зубами, его ноздри раздуваются, когда он наклоняет свое лицо к моему.

— Мы просто рисовали, — говорю я спокойным шепотом, прижимаясь к дрожащему Робби. Я бы хотела забрать его из этого места, но как я смогу убежать без Маттео? Я не могу его оставить. Мой отец точно убьет его, если я это сделаю.

— Подними это гребаное дерьмо и выкинь. Рисовать больше не придется. А если ты, — он показывает пальцем на Робби, который осмелился взглянуть на него, — еще хоть раз нарисуешь на моем полу, я тебя убью!

Робби разражается слезами и убегает под стол в соседней комнате. Это его любимое место.

Сердце колотится, все тело разрывается от кипящей ярости, от которой кружится голова, кровь кипит, кожу покалывает.

Я встаю, моя челюсть пульсирует.

— Ты, больной, жалкое подобие человека! Как ты смеешь говорить маленькому ребенку, что убьешь его? Какого хрена...

Я не успеваю договорить, потому что в следующее мгновение его рука обхватывает мое горло и сильно сжимает.

— Тебе конец. Я тебя уничтожу. — Его пальцы сжимаются, и я вцепляюсь в них когтями. Я борюсь. Но он силен. Слишком силен, черт возьми. Мои легкие горят, горло разрывается от мучительной боли. Я не могу перевести дыхание, мои глаза закатываются.

— Агнело, отпусти ее, — говорит дядя Сал. — Ты ее убьешь.

— Заткнись, Сэл! — кричит он. — Я что, говорю тебе, какого черта делать с собственным ребенком?

Дядя отступает. Мудак. Они все такие. Все мои дяди — чудовища. Они должны быть такими за то, что убили отца Маттео, за то, что позволили посадить его в тюрьму.

Если бы мисс Греко была здесь сегодня, она бы попыталась остановить его, но это не принесет никакой пользы. Мой отец только навредил бы ей. Я рада, что она сейчас со своей семьей.

Не знаю, как долго он держит меня в заложниках своих мучений, но в конце концов он бросает меня на пол, как тряпичную куклу, и плюет в меня, прежде чем выскочить за дверь.

— Робби? — зову я, кашляя и вздымая грудь. — Иди сюда. Все в порядке. — Моя рука опускается на шею, и я борюсь с болью в ней. — Он уже ушел.

Но он не отзывается, и это только сильнее заставляет меня желать смерти.

МАТТЕО

16 ЛЕТ

— Опять! — кричит Стэн, когда я пинаю лежащего на земле человека, лицо которого так сильно распухло, что невозможно понять, есть ли у него глазные яблоки или нет. Губа разбита до такой степени, что кровь хлещет фонтаном.

Единственное, что хорошо в том, что меня отвезли на склад, — это то, что я на некоторое время освободился от цепи, что радует, хотя я и знаю, какие грязные дела мне придется делать, когда я окажусь вне ее.

От человека, которого я должен буду убить, ничего не осталось. Моя единственная цель — причинять боль людям, которых они мне приносят. Никаких вопросов. А у меня их никогда не было. Больше нет.

Я снова пинаю человека, но он не издает ни звука.

— Проверь его пульс, — говорит мне Стэн, и я проверяю, наклоняюсь к нему, кладу два пальца на шею.

— Он все еще есть.

— Хорошо. — Он сам пинает мужчину, всего один раз. Затем он достает из кармана маленький выкидной нож.

— Перережь ему глотку, мать твою.

Я выхватываю у него нож. Они никогда раньше не просили меня использовать нож. С пулями проще. Выстрелил — и готово. Это более личное.

— Давай. Поторопись. Мне нужно быть в другом месте, — огрызается он.

Я встаю на колени, вытаскиваю оружие, опускаю его к шее мужчины. Моя рука тверда. Они не любят слабости. Они накажут ее за мои ошибки.

Быстро вздохнув, я позволяю ножу провести от одной стороны горла мужчины к другой. Кровь сочится густыми каплями, непрерывно просачиваясь.

— Ты, блять, истечешь кровью, как свинья, — говорит Стэн мужчине, ударяя его ногой в нос.

Я бросаю нож рядом с телом, надеясь, что он уже мертв. Это большее страдание, чем кто-либо должен принять. А зная этих людей, я сомневаюсь, что он вообще что-то сделал.

— Отведите его в дом, — говорит Стэн другому, который уже оттаскивает меня.

Каждый раз, когда я причиняю боль человеку, я не могу дождаться, чтобы уйти, мне нужно быть с Аидой. Только с ней мир кажется правильным, даже когда он рушится.

ГЛАВА 13

АИДА

18 ЛЕТ

С того момента, как он появился в моей жизни, Робби стал моим миром. Я часто думаю о его матери, знает ли она, с кем ее сын. Я уже близка к тому, чтобы написать ей письмо, которое, как я знаю, мой отец никогда бы ей не дал, но я хочу, чтобы она знала, что ее мальчика любят. Что у него есть люди, которые яростно его защищают.

Я делаю все возможное, чтобы заботиться о нем, с помощью мисс Греко. А когда она не остается, я остаюсь с ним одна. Первый год был самым тяжелым. Я почти не спала. Он ужасно спал. В эти дни мисс Греко была здесь и брала на себя ночные кормления. Благодаря ей мне удалось нагнать сон — это странный термин, потому что нельзя нагнать то, что навсегда потеряно.

Мой отец никогда не беспокоился о нем и до сих пор не беспокоится. Мне кажется, он ни разу не брал его на руки. Даже когда он играл на полу, улыбаясь ему, протягивая свои маленькие ручки к человеку, который его презирал. Но Робби не нужен был мой отец, у него были я, мисс Греко и Маттео. Мы дали этому малышу всю любовь, в которой он так нуждался.

— Пойдем, какашка, — говорю я Робби, держа его за руку и направляясь к Маттео. — Давай покажем ему, что ты ему приготовил. Ему это очень понравится.

Может, навыки Робби и не дотягивают до навыков Маттео, но малыш делает самые милые каракули, которые я когда-либо видела.

С тех пор как я подарила Маттео эти цветные карандаши, он рисует одну за другой наши изображения. Страницы заполнены тем, как он видит меня, и на этих страницах, я на самом деле красивая. Я этого не вижу, но Маттео говорит, что видит это в нас обоих, и это заставляет меня любить его еще больше.

И я действительно его люблю. Как бы всегда любила, так или иначе. Я не умею не любить. Но каждый раз,