Эшли Дьюал - Свободные (СИ)

Мы прощаемся возле гигантских розалий. Я провожаю брата взглядом, поправляю ремень сумки и только делаю один шаг в сторону, как тут же оказываюсь прижатой спиной к ледяной, твердой поверхности стены.

- Доброе утро.

Поднимаю взгляд и едва сдерживаюсь от порыва заорать во все горло, однако застываю, увидев легкую, опасную улыбку, копну густых волос и знакомую уже мне тонкую зубочистку в белоснежных зубах.

- Я не хочу опоздать, - выпрямляюсь и пытаюсь выглядеть решительно, словно не боюсь этого парня и не мечтаю сейчас сорваться с места и унестись как можно дальше. Однако вряд ли мой голос внушает ему опасность. Вместо того чтобы отойти в сторону, Дима лишь подходит ближе, и я чувствую запах сигарет, исходящий от его дорогой одежды.

- Не хочешь меня отблагодарить? – мурлычет он.

- Корсет мог бы отыскать получше.

- Опять лжешь. Я же видел, как тебе понравилось дефилировать в нем.

- Ты ошибаешься.

- Я редко ошибаюсь. – Дима разминает плечи и оценивающе пробегает по мне взглядом. Останавливается где-то на бедрах, хмыкает и тянет, - какое на тебе будет платье?

- Что прости? - Наши глаза встречаются, и я буквально ощущаю, как внутри сжимаются все органы. Мне определенно не нравится этот человек. Я чувствую, он хочет от меня того, что я не смогу ему дать, и это сводит с ума, безумно пугает, ведь всем известно: Дима берет все, что желает, без проблем и без разборов. – Какое еще платье?

- Которое ты наденешь на благотворительный вечер. Пусть оно будет нежно-розовым.

- К счастью, тебя это не касается.

- Мы идем вместе.

Я едва не давлюсь собственным удивлением и ужасом. Что? Вскидываю брови и неожиданно для себя усмехаюсь.

- Нет. Это вряд ли.

- Вряд ли бы ты осталась в школе, если бы я не поговорил с директрисой, - холодно чеканит парень и тут же улыбается, будто способен и радоваться и злиться одновременно. – А вечер не обсуждается.

- С какой стати? – теперь я действительно чувствую ярость. – Я не хочу идти с тобой!

- Зато я этого хочу.

- С чего вдруг? Ты же собирался стереть меня в порошок, - я язвительно вскидываю брови и решительно подаюсь вперед, - что изменилось?

Дима игнорирует мое недоумение. Вынимает изо рта зубочистку и шепчет:

- Ты сделаешь так, как я скажу. Ты должна мне.

Меня буквально трясет от его уверенности, от его невозмутимого голоса и самодовольной улыбки. И вместо того, чтобы согласиться и продлить себе жизнь, я вновь рычу:

- Катись к черту.

Срываюсь с места, однако затем охаю и грубо отпружиниваю назад. Парень нависает надо мной будто грозовая туча, но на сей раз я не вижу в его глазах былого самообладания. Одной рукой он преграждает мне путь, другой – хватает подбородок. Он сжимает его так сильно, что мне становится больно, и я испуганно вскрикиваю.

- Отпусти!

- Ты портишь себе жизнь, маленькая лгунья. Не рискуй так, иначе мне придется изуродовать твое милое личико.

- Я не боюсь тебя.

- А стоило бы.

Дима грубо выпускает мой подбородок из оков, и я так сильно ударяюсь головой о стену, что стискиваю губы. Ошеломленно наблюдаю за его невозмутимой, кривой улыбкой, и упрямо сдерживаю истерику. Все в порядке. Он тебя не тронет. Он не посмеет. Но внутри буквально сгораю от страха. Боже, что это было? Парень уходит, удаляется, изящно переставляя ноги, а я так и стою прижатая к стене, соображая, что же мне теперь делать. Сменить школу? Черт! Черт! Протираю руками вспотевшее лицо и с силой прикусываю губу. Никогда не думала, что есть люди похуже накаченных наркоманов и заядлых алкоголиков. Видимо, от отребья отталкивает внешность, а от людей, подобных Диме – природная натура. Если первые обязаны скатиться вниз благодаря своей бедности и нищете, то вторые - осознанно выбирают тот или иной способ существования. И факт, что Дима полностью отдает себе отчет во всех своих поступках, не просто пугает, он повергает в безумный ужас, ведь отыскать кого-то хуже психа, прекрасно понимающего, что никто не сможет ему ничего сделать – вряд ли получится.

Я врываюсь в кабинет литературы со звонком. Евгений Петрович кивает, чтобы я как можно быстрее уселась на место, а затем говорит на весь класс:

- Мы становимся крепче там, где ломаемся. Чьи слова?

- Пушкина, - смеется кто-то с задних рядов.

- Еще варианты?

- Толстого?

- И снова промах. Автору присудили Нобелевскую премию по литературе! Сам писатель не смог присутствовать на вручении, но, тем не менее, зачитывалась его лекция, в которой говорилось, что «творчество – это в лучшем случае одиночество».

- Хемингуэй, - неохотно отрезает женский голос со второй парты, и я удивленно вскидываю брови. Миловидная блондинка – та самая, что талантливо вешала мне лапшу на уши в душе – пожимает плечами и повторяет, - Эрнест Хемингуэй. «Некоторые книги незаслуженно забываются, но нет ни одной, которую бы незаслуженно помнили».

- Отлично, Софья! – радуется учитель. Он гордо кивает и с интересом осматривает весь класс. Глаза у него бешено бегают от одного ряда к другому, выискивают провинившихся, и вдруг внезапно останавливаются на мне. У меня в желудке все скручивается. Я буквально интуитивно ощущаю нечто не особенно хорошее. – В начале карьеры Эрнест не был популярен. Он всего лишь неплохо писал и горячо мечтал о славе. В конце концов, Хемингуэй, сам того не ведая, воспользовался замечательным советом Антона Павловича Чехова: краткость сестра таланта! То есть: чем меньше слов – тем лучше! Вот, например, Зои, - непроизвольно сажусь выше и выпрямляю спину, - опиши Софию одним словом.

- Одним?

Блондинка поворачивает ко мне свое идеально-ровное, ангельское лицо и пожимает плечами: мол, давай, рискни. А у меня как назло в голове вертятся лишь едкие замечания, по типу: ненастоящая, лживая, искусственная, сделанная, подлая. Я неуверенно откашливаюсь, пытаясь выиграть себе хотя бы пару секунд, туго соображая, что же такое можно сказать о человеке, едва его зная, но уже успев тотально в нем разочароваться.

- Возможно…, - нервно прикусываю губу. Будь вежливой, Зои. Не стоит при всем классе обзывать блондинку лживой лицемеркой или пустоголовой дурой, - возможно, начитанная?

- Интересно, - кивает Евгений Петрович. – Принимается! Теперь твоя очередь, София. Опиши Зои одним словом.

Девушка особо долго не думает. Поправляет медовые, густые волосы и восклицает:

- Чужая.

По классу проносятся одобряющие возгласы, посвистывания, и я задето хмыкаю, изо всех сил стараясь скрыть в себе эмоции и не выставить на показ дикую обиду. Смотрю на довольную блондинку, вижу, как она снисходительно пожимает плечами, мол, извини, и буквально сгораю от желания хорошенько врезать ей прямо по идеально-загорелому лицу. И вроде, что такого в этом безобидном прилагательном? Это ведь даже не ругательство, не едкость. Но меня будто кольнули в самое сердце. Приходится пересмотреть свои взгляды на многие вещи, и прежде всего на то, что миловидная София, прекрасное, чудное создание с медовыми волосами и длинными, пышными ресницами - не такая уж и пустоголовая блондинка, как может показаться на первый взгляд. Несмотря на внешность, она отлично соображает, и сумела вывести меня из себя, сказав лишь одно крошечное слово. Точный выстрел.