Розамунда Пилчер - Карусель

— Но разве люди… не судачили? Понятно, что Феба и Чипс…

— Они знали, конечно, но думали, что это всего лишь веселая интрижка. А Аннабель была умна. Она гуляла с разными людьми. Вокруг нее всегда было много других мужчин.

— Должно быть, она была очень красива.

Мне было нелегко сдержать нотку зависти в голосе — меня никогда не называли притягательной, и я знала, что никогда не назовут.

— Нет, она не была красива. Но она была очень высока и стройна, с лицом как у сиамской кошки: маленький аккуратный нос, длинная верхняя губа и многообещающая улыбка. «Загадочная», пожалуй, более точное слово. У нее были поразительные глаза. Огромные, раскосые, очень темного серого цвета.

— Как вы с ней встретились?

— Феба и Чипс отправили меня на эту вечеринку. Я не хотел, но они сказали, что мне надо пойти, поскольку я приглашен, и если я буду все время сидеть и работать, то заскучаю. И там была Аннабель. Я увидел ее в тот самый момент, как вошел в комнату. Она была в дальнем конце, окруженная чужими мужьями. Я увидел это лицо и почувствовал в пальцах зуд от желания ее нарисовать. Судя по всему, я просто уставился на нее, потому что она неожиданно подняла глаза и поглядела на меня так, словно все время знала, что я там стоял. И я забыл о том, что хотел ее нарисовать. — Он горько усмехнулся и тряхнул головой. — Это было так, словно ты играешь в регби, а затем получаешь мощный удар в печень.

— Со мной такого никогда не случалось.

Я надеялась, что моя скромная шуточка заставит его улыбнуться, но он, судя по всему, даже не слышал ее. Теперь он ходил по комнате взад и вперед со стаканом в руке, и казалось, он физически не мог говорить, стоя на одном месте.

— В следующий раз мы встретились на берегу. У меня была доска для серфинга из Малибу. Друг привез мне ее из Сиднея. В тот день был северный ветер и волны пригоняло за много миль. Я катался на них, пока прилив не сменился отливом, и когда я, посиневший от холода, поскольку у меня не было гидрокостюма, выбрался на берег, я увидел, что Аннабель сидит на дюне и наблюдает за мной. Я понятия не имел, сколько она там просидела. На ней была красная юбка, а ее черные волосы были распущены и развевались на ветру. В тот пасмурный день на берегу больше никого не было, и я понял, что она ждала меня. Я поднялся к тому месту, где она сидела, и мы разговорились. Мы курили ее сигареты, а штормовой ветер пригибал к земле камыши, которые росли там повсюду. Помню, я подумал, что они похожи на приглаженный мех. Потом мы отправились домой, и с площадок для гольфа доносился запах дикого тимьяна. Мимо нас прошла пара игроков в гольф. Они посмотрели на Аннабель, потом на меня, и я видел, что в глазах у них промелькнула зависть. Мне это польстило. И так было всюду, где мы появлялись: и когда заходили в паб, и когда сидели рядом в машине с опущенным верхом и солнце играло на наших лицах. Мы останавливались на светофоре, и люди на тротуаре оборачивались, глазели на нас и улыбались.

— Вероятно, они думали, что вы очень красивая пара.

— Скорее они задавались вопросом, что такая потрясающая девушка, как Аннабель, делает в компании желторотого и долговязого юнца.

— И сколько это продолжалось?

— Два месяца. Три месяца. Это было очень жаркое лето. Она сказала, что в такую жару не стоит везти мальчика в Лондон, поэтому она осталась в Пенмарроне и все время проводила там.

— А она говорила о своем муже?

— О Лесли Коллизе? Мало. Ходили слухи, что она вышла за него из-за денег, и она действительно говорила о нем без большого восторга. Меня это не волновало. Я не хотел ничего знать о нем. Я не хотел о нем думать. Я не хотел чувствовать вину. Когда ты на что-то всерьез нацеливаешься, заглушить голос своей неспокойной совести не составляет большого труда. Я и не подозревал, что обладаю такой способностью. Жить с ней становится намного легче.

— Возможно, в двадцать лет кажется, что именно так и следует жить.

Он улыбнулся:

— Вы говорите как мудрая старушка. Как Феба.

— Жаль, что я не такая.

Он по-прежнему ходил туда-сюда, как тигр в клетке, меряя шагами уютную симпатичную комнату. Он продолжал:

— Это произошло примерно в это же время года, в середине сентября. Только тогда не было дождя, как сейчас. Солнце продолжало сиять и было тепло. Я был захвачен врасплох, когда Аннабель неожиданно заявила, что возвращается в Лондон. Мы снова были на берегу и купались. Была вторая половина дня, на море шел прилив. Вода накатывала на теплый песок, море было очень теплое и цветом походило на нефрит. Мы сидели и курили, и тут она сказала мне, что уезжает в Лондон. Я ожидал от себя прилива отчаяния, но осознал, что его нет. Я вдруг понял, что до некоторой степени даже испытываю облегчение. Я хотел, чтобы наши отношения прервались именно сейчас, пока они еще доставляли нам удовольствие. Я не хотел, чтобы они выдохлись. К тому же я знал, что мне пора возвращаться к работе. Живопись всегда была самой важной вещью в моей жизни, и она влекла меня. Я хотел повернуться спиной ко всему остальному и сосредоточиться на своей работе, погрузиться в нее. Мой год у Чипса подходил к концу. Я хотел путешествовать и учиться. Я собирался отправиться в Америку. Я начал было говорить что-то банальное, но Аннабель перебила меня. Именно в этот момент она сообщила, что у нее будет ребенок. «Это твой ребенок, Дэниел», — сказала она.

Знаете, когда я был помладше, одна мысль о такой ситуации пугала меня до смерти. Забеременевшая от меня девушка. Девушка, на которой я не хочу жениться. Иск об установлении отцовства, разъяренный папаша, вынужденная свадьба. Кошмар. И теперь это случилось, но не так. Она продолжала говорить, и до моего парализованного мозга постепенно дошло, что она от меня ничего не хочет. Она не хотела, чтобы я стал причиной развода, не хотела уходить ко мне от своего мужа, не хотела, чтобы я женился на ней. Денег она тоже не хотела.

Я чувствовал, что в этом должен быть какой-то подвох. Когда она замолчала, я спросил: «А как же твой муж?» Аннабель рассмеялась и ответила, что он не будет задавать никаких вопросов. Я сказал, что не могу в это поверить, ни один мужчина не принял бы чужого ребенка. Но Аннабель сказала, что Лесли Коллиз примет, чтобы сохранить лицо и честь. Больше всего на свете он боялся выглядеть глупо. Ему было не все равно, что о нем думают коллеги и что говорят о нем люди. Он создал себе вполне прагматичный имидж и ни за что не позволил бы его разрушить. Увидев выражение моего лица, она рассмеялась и добавила: «Не беспокойся, Дэниел, он не придет убивать тебя». «Но это мой ребенок», — сказал я. Она выбросила сигарету, откинула волосы с лица и произнесла: «Не беспокойся о ребенке. У него будет хороший дом». В ее устах это звучало так, словно она говорила о собаке.