Вечное лето - Кейси Эшли Доуз

Первые минут двадцать я снимаю концерт в инсту, но когда мне начинают названивать Тэд и Кэти, мешая и нормально снимать, и нормально смотреть, я тупо сую телефон в карман и забываю про них.

Сантино появляется обратно рядом, вынырнув из толпы, когда я уже о нем благополучно забыла. Он протягивает мне какую-то стеклянную бутылку, а из второй тут же пьет сам, прямо из горла.

– Что это? – кричу я, надеясь, что он меня услышит. Жижа внутри мутная и мало похожа на воду.

– Сидр, – отвечает Рамос.

Бутылка приятно холодная, особенно когда я вся потная и разгоряченная. Где он здесь умудрился его достать? Наверняка украл. Однако, мне некогда думать о том, что к нам могут подойти охранники, продавец сидра или подростки, у которых он его отжал или еще что. Я просто так же приникаю к горлышку, отпиваю холодящую жидкость и с припевом вновь начинаю кричать. Теперь уже с бутылкой в руках, из которой периодически отпиваю, пока она не заканчивается.

К концу концерта я вся вымотанная, потная, наверняка ужасно стремная, но до беспредела довольная и счастливая, как еще никогда в своей жизни. То ли сидр ударил в голову, то ли меня опьянил сам концерт, но я чувствую легкое головокружение и просто жгучую необходимость продолжить этот офигенный вечер, а не идти домой.

О чем и говорю Сантино.

– Без проблем, – кивает он, довольно подмигнув, но тут же тащит в толпу, чтобы мы вышли так же незамеченными на всякий случай.

Уже на улице, где не грохочет общий гвалт и музыка, я начинаю слышать, как трезвонит мой мобильник. Достаю из кармана – сейчас это Кэти. Сбрасываю ее, вырубаю телефон на беззвучку и сую обратно. Нет, сегодня я отрываюсь как никогда.

Все остальное завтра.

– Это лучший день в моей жизни! – заявляю я Сантино, смеясь, как безумная, – знаешь, а я ведь отметила его черным маркером!

– М-м?

– Ну, я решила, что это будет худший день в моей жизни, и даже отметила его черным маркером. – Подумав, добавляю с хохотом: – Когда приду, замажу его ярко-красным!

Рамос усмехается:

– Рад, что тебе понравилось.

– Понравилось? – Я подпрыгиваю на месте и кружусь вокруг себя. – Да я в восторге, блин! Это просто… просто офигенно! Спасибо большое за вечер!

– Всегда пожалуйста.

– Без всяких «сочтемся»? – веселюсь я. Да уж, без сидра тут точно не обошлось.

– Сегодня без «сочтемся», – игриво отвечает он в ответ, разделяя мое ненормальное веселье.

– А как ты узнал, что мне нравится Тейлор Свифт? – вдруг доходит до меня. Вряд ли это написано на лбу.

– Вы не особо это скрывали, – усмехается Сантино, – когда болтали. Я курил рядом, хотя вас из любой точки без проблем было бы слышно.

Вспоминаю тот день, когда мы с Кэти эмоционально обсуждали несостоятельность наших парней, что не могут обеспечить нам билеты. В тот же день еще Тэд заявил, что я пойду на концерт Свифт в районе 33–36 лет.

– Это точно лучший вариант отработки долга! – окончательно развязывается мой язык, – если каждое «сочтемся» будет таким, то я готова торчать в твоих должниках вечно!

Мы проходим по центральным улицам, где сгрудились все, кто был на концерте, и все, кто им завидовал, после чего сворачиваем в парк. Здесь уже меньше поклонников Свифт, – в основном люди, которые вышли просто провести субботний вечер, не имея никакого отношения к концерту.

По крайней мере, не вертится же все Чикаго вокруг Тейлор Свифт сегодня.

Когда наконец мои хвалебни и восторжения иссякают, Рамос замечает:

– И кстати, прости, если тебя сильно задел тот шарж. Я точно не пытался тебя им унизить.

Я все еще помню шарж, но под атмосферой этого вечера он теперь кажется мне совершенно безобидным:

– Ерунда, – отмахиваюсь я, – просто я разозлилась на большие щеки. Они и правда у меня есть, и я всегда об этом парюсь, сколько себя помню. А тут ты нарисовал мою физиономию размером с Балтимор, вот я и взбесилась.

Он хохочет.

– Не, ну серьезно, – веселюсь я.

– У тебя правда есть щеки, – соглашается он, – но это скорее мило, чем противно. Ты как хомячок из мультиков.

– Хомячок? – пытаюсь напустить на себя возмущенный вид, но ничего не выходит. Я слишком довольна, чтобы выглядеть возмущенной.

– Ага, которому хочется вот так сделать, – он берет себя за щеки пальцами и водит в разные стороны.

Я смеюсь:

– А я даже не думала, что ты рисуешь.

– Думала, только дерусь и граблю? – спрашивает он с весельем, но в его глазах мелькает серьезный огонек. Увы, я не придаю ему должного значения под своей собственной нирваной.

– Ага, – киваю я, – типа того. Ну, если честно… ты не особо-то похож на художника.

– Вот как? И как же они выглядят?

И даже сейчас я не понимаю, что пора попридержать коней.

– Ну, они… – я гляжу на Сантино и смеюсь, – они не такие, как ты.

Улыбка становится на его лице значительно уже, а вскоре сходит совсем, и тут я понимаю, что сболтнула.

– В смысле… – тут же поправляюсь я, – в смысле художники всегда мне казались такими мягкими, инфантильными… типа, знаешь, зайки, нирвана, витают в облачках, не могут выбрать даже, какой кофе и когда хотят. Вечно болеют и всегда в депрессии. Ты на этот образ не похож.

Кажется, мое описание, данное художникам, забавляет Сантино, и к нему вновь возвращается доброе расположение духа.

– А ты где-то учился этому? – спрашиваю я. – Художественные школы или что-то типа того. Я сама одно время хотела походить в такое в Канаде, но проблема была в том, что моего запала хватает лишь на пару месяцев. Потом я теряю интерес и забрасываю это дело. А оплата идет за год. Пару раз, и предки отказались платить за подобные школы.

– Нет, – отвечает Рамос, вновь закуривая сигарету, – я сам.

– У тебя неплохо получается для самоучки, – но тут же поясняю: – В смысле, мне все еще не нравится твой-мой шарж, но исходя в принципе из шаржей, ты классно нарисовал. Но почему именно рисование?

– Не знаю. Нравится наблюдать, как моими усилиями чистый лист превращается во что-то большее. Это занимает.

Я хочу спросить что-нибудь еще про эту его сторону, которая меня весьма удивила, но думаю, что лучше это делать на трезвую голову, чтобы не вышло очередного конфуза. В трезвом рассудке я буду видеть намеки, знаки и смогу держаться тактично, а не как сейчас, едва ли не в лицо назвав его безнадежным хулиганом (мягко