Измена. Игра на выживание - Луиза Анри

это она остается? — ее голос был тонким, дрожащим от бешенства. — После того, как ее муж…

— Маргарита! — Голос Яна прогремел, как гром. Он повернулся к ней, и в его глазах вспыхнула молния такой силы, что мне стало страшно за нее. — Это не твоя забота. Она остается. — Он сделал паузу, и каждое его слово падало, как молот. — Потому что теперь она — под моей защитой. Понятно всем?

«Под моей защитой».

Слова повисли в воздухе. Тяжелые, неоспоримые. Щит? Или еще более прочная клетка? Статус заложницы был снят. Вместо него — под защитой Что это значило в его мире? Я не знала. Но это звучало… окончательно. Навсегда. И это прозвучало при ней. При Маргарите.

Она побледнела так, что ее рыжие волосы казались огненным венцом вокруг мертвенно-белого лица. Ее ледяные глаза впились в меня. Не просто ненависть. Униженная, сжигающая дотла ярость. Так смотрят на того, кто отнял самое дорогое. Губы ее задрожали. Без звука, с невероятно прямой спиной, но с трясущимися руками, она развернулась. Рыжие волосы метнулись, как знамя гнева. Она вышла, хлопнув дверью так, что задрожали стекла. Ее уход оставил после себя ледяную пустоту, наполненную обещанием мести. Она поняла. Поняла, что ее мир рухнул. Из-за меня. «Она остается». Это звучало для нее как приговор ее собственному статусу.

Ян закрыл глаза, сжав переносицу. Казалось, сцена с Ритой вытянула из него последние силы. Потом он открыл их. Взгляд был усталым, но в нем читалась какая-то обреченная решимость.

— Вот так, милая, — сказал он, и в его голосе прозвучала усталость, смешанная с чем-то еще. Незнакомым. — Теперь ты здесь. Не как гостья. Не как пленница. Как… необходимость. Моя. И твоя собственная. — Он кивнул на дверь. — Не обращай внимания. Она успокоится. — Он в это верил? Я — нет. Я видела ту ненависть. — Но будь осторожна. Мир за стенами — враждебен. И не все внутри… дружелюбны. Твоя комната — твоя крепость. Тихон рядом. И… — Он запнулся, глядя на стакан воды от Риты. — …Ешь. Пожалуйста. Мне нужна твоя голова ясной. Ты должна понимать, в какую игру тебя втянули.

Я медленно кивнула. Слова "под моей защитой" гудели в ушах. Не свобода. Переход. Из клетки страха в клетку… чего? Привилегий? Нет. Зависимости. От него. От его воли. От его врагов. А Маргарита… Она не знала о кладовке, но она видела угрозу. И это делало ее опаснее любого Шрама здесь, внутри.

— Я… поняла, — прошептала я. Голос звучал чужим.

Он смотрел на меня. В его усталых глазах мелькнуло что-то… сложное. Не собственничество. Не жалость. Что-то вроде признания нашей общей, вынужденной участи. Связанные кровью и угрозой.

— Хорошо, — просто сказал он. — Иди. Отдохни. Впереди… много работы. Милая.

Милая. Прозвучало почти… устало. Но я знала: за этой усталостью — сталь. Сталь Пахана.

Я встала. Ноги были ватными. Я вышла, чувствуя его взгляд на спине. Дверь закрылась за мной с тихим щелчком. В коридоре меня ждал Тихон. Его каменное лицо не выражало ничего, но я увидела в его взгляде… что? Понимание? Сожаление? Нейтралитет? Он молча кивнул в сторону моей комнаты.

Глава 22

Вечернее солнце золотило верхушки деревьев, отбрасывая длинные тени по безупречному газону. Воздух в саду виллы был густым и сладким от аромата тысяч роз, цветущих в аккуратных клумбах и взбирающихся на перголы. Оливия стояла у одного из кустов, не решаясь прикоснуться к бархатным лепесткам темно-бордовой красавицы. Здесь, среди этой буйной, ухоженной жизни, было чуть легче дышать, чем в роскошных, но душных комнатах. Она пыталась найти покой, отвлечься от страха, неопределенности и странного, нарастающего любопытства к своему похитителю.

Тишину сада нарушил знакомый, дерзкий голос, прозвучавший прямо за ее спиной:

— Нравится, Милочка? Мои шипастые принцессы. — Ян вышел из-за перголы, увитой плетистыми розами. Он был без пиджака, в темной рубашке с расстегнутым воротом, подчеркивавшей ширину плеч. В руке он небрежно вертел нож для обрезки. — Красивы, да? Но попробуй сорвать без перчаток — исколешься в кровь. Как и все самое ценное в этом мире. — Его взгляд скользнул по ней, оценивающе, прежде чем остановился на розах. В его движениях чувствовалась скованность — напоминание о ранении.

Оливия вздрогнула, не ожидавшая его появления. Она собралась с духом, повернулась к нему:

— Они прекрасны. И... защищены. — Она кивнула на шипы.

— Защищены? — Ян усмехнулся, коротко и безрадостно. Он подошел ближе, его тень накрыла ее. — От дураков? Да. От настоящих ублюдков? — Он резко срезал ножом чуть увядший цветок. — Ни шипы, ни стены не спасут, если забыть про правила. — Он бросил срезанную розу на землю и наступил на нее каблуком дорогой туфли. — Вот что бывает, когда начинается беспредел. Как сегодня. Стрельба у детской площадки. Шестилетнюю девочку осколком зацепило.

Оливия почувствовала, как сжалось сердце. Она видела новости по телевизору в своей комнате.

— Беспредел, Милая, — продолжил Ян, его голос стал жестким, как сталь ножа, — он должен быть правильным. Точечным. Не по детям! Не по тем, кто не в деле! Бить только по виноватым. Как скальпелем, а не кувалдой. И наркотики... — Он плюнул в сторону от клумбы, лицо исказила гримаса отвращения. — Гниль, разъедающая все. Ей не место в моем городе. А семья... — Он замолчал, его взгляд, скользнув по розам, ушел куда-то вдаль, в болезненное прошлое. — Семья — святое. Ее трогать нельзя. Никогда. Это красная линия. Переступишь — и нет тебе ни пощады, ни места под солнцем.

Оливия смотрела на него, на эту смесь жестокости и странного, почти фанатичного кодекса. Слова "святое" снова прозвучали с той же надрывной интонацией. Она сделала шаг вперед, запах роз становился почти удушающим.

— Святое? — ее голос прозвучал тише шелеста листьев, но с неожиданной твердостью. Она встретила его внезапно вернувшийся к ней взгляд. — Почему тогда... она для вас табу? — Она видела, как сузились его зрачки. — Вы говорите о ней... как о святыне. Но держите за высоким забором. Как Алису. Вы яростно защищаете честь семьи, но саму возможность иметь семью... избегаете. Почему? — Она намеренно ткнула в больное место именем Алисы, ключом к его бронированному прошлому.

Ян замер. Весь его облик, мгновение назад казавшийся почти расслабленным, превратился в напряженную стойку хищника. Лицо окаменело. Глаза, только что размышляющие, стали пустыми, ледяными озерами, в которых отражалась только ее испуганная тень. Воздух вокруг него похолодел, несмотря на теплый вечер.

— Это, — его голос упал до опасного шепота, холодного и плоского, как лезвие, — Не твое дело, Милая. — Он сделал шаг вперед, сокращая