Порочный контракт - Анна Олеговна Ковалева

он поехал на ночь глядя, меня мало интересовало. К любовнице? Было бы замечательно. Я определенно не подхожу сегодня на роль постельной грелки.

Спустя сорок минут я сидела за кухонным столом, заставленным тарелками с едой. Салаты, горячее, жаркое, пироги. Этим можно было накормить нескольких здоровых мужиков.

— Валь, я столько не осилю. Честно.

— Ешь сколько сможешь. А то как призрак выглядишь. Нельзя же так. А остальное не пропадет. Мне еще мужиков кормить ужином.

— А где ест охрана? — я сразу же напряглась. — Здесь?

— Нет, что ты! — тут же замахала она руками. — К правому крылу примыкает домик охраны. Там у них и спальни, и столовая.

— Понятно, — напряжение сразу спало. Есть в одном помещении с охранниками я бы точно не смогла. Только не после вчерашнего.

— Успокойся, милая. — женщина тут же начала меня утешать. — Станислав Николаевич тут такую чистку провел. Строил всех по стенке так, что мама не горюй. А мне ведь этот Коля сразу не понравился. Как и дружок его. Зря Стас мне не поверил.

— А где этот, второй? — поперхнулась супом, вспомнив напарника Коляна, который помогал ему похитить меня.

— Избавился от него Станислав Николаевич, — довольно заметила Валя. — Так что и этого мордоворота ты больше не увидишь.

— Это хорошо.

От таких новостей у меня даже аппетит прорезался. Сама не заметила, как наелась так, что животик заметно округлился.

— Вот и умница. Нечего себя голодом морить. А сейчас пойдем, я тебе примочки сделаю. Хорошие, проверенные. И мазь у меня есть. На травах, но очень хорошо заживляет. Лучше всех этих дорогущих аптечных лекарств.

Следующие полчаса Валя надо мной колдовала, прикладывая смоченные в каком-то отваре тампоны к губам, к скуле, к царапинам и ссадинам на шее. И тюбик мази дала с собой, сказав, чтобы помазала перед сном синяки.

От души обняв добрую женщину, я поднялась к себе, где начала раскладывать свои вещи по полкам шкафа. Как раз положила последние джинсы, когда услышала, как отворилась дверь.

Горецкий. Это он. Только при его появлении воздух в комнате словно густеет и начинает вибрировать от напряжения.

Боже? Зачем? Он что, и правда не понимает, что мне нужна передышка? Или я все же ошиблась и ему нравится брать избитых женщин? Скрытый садизм? Господи! Час от часу не легче.

— Пойдем в ванную.

Вот так просто. Коротко, холодно, сухо. Без лишних приветствий и вопросов. Короткий приказ, брошенный как собаке. Не стоило иного и ждать, но все равно до жути обидно. Там, в машине, когда обнимал меня, когда вез в общежитие, Горецкий казался почти человечным.

Наверное, это все было иллюзией, порожденной испуганным мозгом. Ну и да, на фоне своего бывшего амбала-охранника неудивительно выглядеть более человечным.

Вцепившись рукой в дверцу шкафа, замерла. Знаю, что не имею права отказывать, но хотя бы на сегодняшнюю ночь я могу попросить исключения? Ведь меня покалечила его слетевшая с катушек шестерка.

— Не… надо, пожалуйста. — говорю быстро, сбивчиво, местами заикаясь. — Только не сегодня. Подождите хотя бы до утра, прошу.

Вздрагиваю всем телом, судорожно продолжая вцепляться в шкаф. Слез нет, но страх и неприятие возможной близости пронизывают насквозь все мое существо.

— Юля, что опять? — мужчина подходит ко мне, кладет тяжелые ладони на плечи. — Что ты так трясешься?

Оторвав меня от дверцы, силой разворачивает к себе. Заставляет посмотреть в глаза, но от этого становится только хуже. Уж слишком сильно серебристые глаза отдают металлом. Холодным, закаленным, беспощадным. Жаждущим крови и не ведающим пощады. И от этого жуть пробирает меня до самых костей.

— Ты меня боишься, что ли?

Я же мало что соображаю. Становится так страшно, что мозг отказывает. Говорю рвано, бессвязно. И едва ли Стас понимает тот сумбур, что вылетает из моего рта.

— Одна ночь… нужна… передышка. Завтра… Буду делать все. Только не сейчас, нет. И не в бордель, умоляю. Только не туда! Не отдавай меня туда!!!

Стас пытается что-то сказать, растолковать. Слегка встряхивает за плечи, шлепает по щекам. Но когда видит, что до меня просто не доходит, бросает это гиблое дело.

Просто резко притягивает к себе и накрывает мои губы своими. И это прикосновение чем-то напоминает ожог.

Шок. Ступор. Растерянность. Все это разом наваливается на меня.

Издаю тихий стон, поскольку губа еще болит, и Стас смягчает натиск, аккуратно целуя кровоточащие ранки. Заставляет меня приоткрыть губы и толкается языком внутрь.

Боже. Я уже забыла, что значит целоваться. Тем более так. Стас действует настойчиво, но не очень грубо. Понимает, что я и так нахожусь на грани истерики.

Он массирует ладонями мой затылок, одновременно лаская рот языком. Удовольствие мешается с болью и вытесняет ее, заставляя меня расслабиться, раскрыться, отпустить скопившееся напряжение.

Постепенно расслабляюсь настолько, что тихонько начинаю отвечать, сама прикасаюсь языком к языку мужчины, пробуя его на вкус. И мне это нравится, как ни стыдно в этом признаться. Внизу живота начинают зарождаться огоньки возбуждения.

Поцелуй прекращается так же неожиданно, как и начался. Мужчина отстраняется, смотрит на меня таким голодным взором, что ноги подгибаются сами собой. И Стас пользуется моим состоянием, подхватывает на руки и несет в ванную.

Я настолько дезориентирована, что безропотно позволяю ему раздеть меня и завести в душевую кабину.

Только под струями теплой воды немного очухиваюсь и начинаю нормально соображать. Шиплю, когда вода попадает на ранки. Неприятно.

— Успокойся, я не сделаю тебе больно. — Горецкий пресекает мою попытку отшатнуться и прижимает к своему обнаженному телу. И когда только раздеться успел.

— Не надо, — шепчу из последних сил, ощущая давление члена на ягодицы.

— Надо, — уверенно отвечает Стас, выдавливая из бутылочки гель для душа и начиная растирать им мое тело. — Тебе надо смыть воспоминания. Считай это процедурой лечения.

И Стас начинает лечить. Долго и методично моет каждую часть моего тела, потом смывает пену и намыливает снова. И так раз за разом. Попутно массируя, оглаживая, тиская открытые ему прелести.

Самое странное, что у него получалось вызвать нужный отклик. Если от прикосновений Коляна меня тошнило и выворачивало, то от рук Стаса хотелось пищать как мартовской кошке. Тело тянулось к нему, словно настроилось на одну волну с этим мужчиной.

Грудь стала болезненно тяжелой, соски встопорщились так, что превратились в вишенки. Стас замечал это и с энтузиазмом продолжал свое изощренное лечение, доводя до беспамятства. Когда рука мужчины скользнула вниз, коснувшись половых губ, выгнулась и застонала. Это было невыносимо. Клитор начал болезненно пульсировать под натиском умелых пальцев.

— Стас, пожалуйста, — попросила, не в силах выносить эту муку. — толкнулась