Анна Богданова - Внебрачный контракт

Ознакомительный фрагмент

Но нет, все случилось совсем не так! Я спасала не друга, не случайного прохожего, не ребенка и даже не собаку или кошку. Если бы я жила в Америке и, соответственно, там умерла, вне всяких сомнений, мои родственники бы получили приличную денежную премию за мою смерть, как за одну из самых бессмысленных. Я где-то читала, что один мужчина, выключив свет, улегся в постель, закрыл уже глаза, приготовившись увидеть чудесный сон, как в ночную тьму комнаты врезался телефонный звонок. Бедняга схватил с прикроватной тумбочки трубку, крепко сжал ее, но «хелло» сказать не успел, потому что за телефонную трубку принял в темноте лежавший рядом револьвер. Нечаянно нажал на курок, и... его родные получили много денег и, наверное, растерялись на похоронах – они не знали, что им делать: оплакивать покойного или, не скрывая своей радости, веселиться упавшим с неба долларам.

Я же решила спасти ежика. Он сидел на дороге, разделяющей деревню Хаврюшкино, что находится в сорока километрах от Москвы, на две части, а я возвращалась к себе от подруги, которой до полуночи изливала душу о несчастной, неудавшейся любви своей.

Полная луна, словно прожектор, вмонтированный в небо, ярко освещала деревянные домики, белые стволы берез, даже плакучую иву у пруда на окраине и длинные иголки большого, видимо, уже старого ежа на асфальте.

Я подошла к нему вплотную и топнула ногой, надеясь, что он сразу убежит, почувствовав опасность, но мои расчеты не оправдались.

– Ты что, дурачок? Ты что посреди дороги уселся? – спросила я, но ответа, понятно, не услышала. – Иди отсюда! Тебя ведь машина задавит! – крикнула я и принялась прыгать возле него. Он продолжал сидеть. «Упрямый какой! – рассердилась я. – А может, он неживой? – вдруг пришло мне в голову, и я, сев на корточки, дотронулась до его черного кожаного носа – иголки поползли на мордочку – ежик свернулся в клубок. – Он, наверное, глухой и слепой! Не оставлять же его тут!» – и я решила во что бы то ни стало убрать ежа-инвалида с дороги, а потом вынести ему блюдце молока и половинку яблока. От предвкушения кормления слепоглухого ежика тепло наполнило мою душу, и я приступила к ликвидации «старикана» с пустой автотрассы.

Конечно, можно было бы просто наподдать представителю семейства млекопитающих отряда насекомоядных ногой, но подобное и в голову мне не могло прийти! Во-первых, в открытых босоножках я исколола бы все пальцы, а во-вторых, это ведь не футбольный мяч, чтобы его подбрасывать!

Сначала я пыталась ухватить его подолом длинной юбки – безрезультатно: все руки испещрены иголками – еж упорствует. Я огляделась, схватила длинную разлапистую ветку (кажется, липовую) и принялась ею, словно веником, выметать слепоглухого «старикана» с трассы. Ветка переломилась – еж-инвалид не сдвинулся ни на миллиметр.

Я все больше входила в раж от процесса спасения бедного животного и твердо решила, что никуда не уйду с дороги, пока не уберегу его от нависшей угрозы. Мне казалось совершенно недопустимым бросить зверька тут, ночью, на проезжей части. Я живо представила, как по нему проезжает грузовик (в этот момент почему-то нарисовался именно грузовик), и от моего маленького колючего дружка остается мокрое место. Чем дольше я стояла возле него, тем больше трогала меня его дальнейшая судьба – он за несколько минут стал мне близким и родным. «А может, это и не еж вовсе! Может, ежиха! Кормящая мать! И где-нибудь в лесу ее ждут ежата-малютки! Что же делать-то?! Неужели малыши никогда не увидят свою мать?!» – думала я, комок подступил к горлу, и слезы сами собой навернулись на глаза.

Я посмотрела на часы – они показывали 23.55 – и все-таки пошла на крайнюю меру:

– Прости, но по-другому никак не получится, – извинилась я перед ежихой и ударила по ней, как по футбольному мячу. В это мгновение все и произошло – свет фар, визг тормозов:

– Вжик! Трррр! Тсззззззззз!

Я почувствовала ужасающую, резкую боль каждой клеткой своего существа и, конечно, ничего не поняла. Боль быстро прошла, тело мое стало легким-легким, словно пушинка, – настолько, что закон земного притяжения никак не мог более удерживать его, и я полетела. Все выше и выше – над трассой, над деревней, над плакучей ивой у пруда на окраине, над полями, над нашим домом и домом моей лучшей подруги Людки, которой я изливала душу весь сегодняшний вечер, плачась о своей несчастной любви, вернее, о том, что мне так и не удалось разыскать объект моей сердечной склонности... Как вдруг парение мое кем-то или чем-то было остановлено, и я повисла в воздухе над тем самым местом, где только что сидела ежиха. Теперь там стояла темная длинная иномарка и, привалившись к фаре, полулежала-полусидела... я! Какая-то отяжелевшая, ватная, неживая. Из машины выскочил высокий, хорошо сложенный мужчина (мой, наверное, ровесник), бросился ко мне, вцепился в плечи, затряс, что-то шепча. На моем пальце в холодном лунном свете блеснул кровавый рубин древнего перстня, подаренного мне при разлуке давным-давно, в далеко ушедшей юности, первой моей любовью – восемнадцатилетним ассирийским принцем...

Последнее, что я увидела, – это небольшой овражек у трассы. В высокой, едва пожухлой августовской траве сидел еж, высунув из-под иголок курносую, поднятую к небесам мордочку.

После этого я очутилась в кромешной темноте. Я стремительно двигалась куда-то, но непонятно – вперед или назад, вверх или вниз. «Вероятно, я умерла», – догадалась я, и – удивительно! – это словосочетание не вызвало во мне ни страха, ни ужаса, как обычно бывает при жизни. – Напротив, невероятное и неиспытанное еще до сих пор спокойствие и умиротворение овладело мною. Странно, но даже неизвестность и темнота (какая, наверное, может быть только под землей, да и то на большой глубине) не вызывали ни трепета, ни беспокойства. Вскоре далеко-далеко я увидела свет – мягкий и одновременно яркий, белый, лунный, но в то же время он не был холодным – наоборот, он притягивал к себе своей теплотой – именно теплотой, а не раскаленным огненным пламенем. И мягкость, магнетизм и теплота казались теперь совсем другими понятиями – неземными: все они несли в себе несколько иную смысловую нагрузку, чем ту, привычную, какую мы имеем в виду, когда произносим эти слова. Сейчас они открывались в своих переносных значениях. К примеру, тепло в первую очередь воспринималось мной теперь не как нагретое состояние чего-либо, а как доброе, отрадное чувство, мягкость – это отнюдь не свойство чего-то легко сжиматься, а кротость и снисходительность. Также дело обстояло и с магнетизмом.

Сколько я летела – не знаю, потому что времени, как я поняла, не существует – это люди придумали для себя циферблат со стрелками, чтобы, подобно им, крутиться целыми днями по одному и тому же кругу, не отступая от установленных привычек, сна и регулярного приема пищи. Я осмотрелась и поняла, что движусь по туннелю, сужающемуся в конце – там, где маняще полыхал яркий притягивающий свет.