Брюс Федоров - Ветви терновника

Ознакомительный фрагмент

Огорчённый Данила опустил руку вниз и принялся шарить ею в поисках портфеля, который он так удачно затолкал то ли под стул, то ли под соседний стол. Найдя, он подтащил его поближе, открыл и стал последовательно перебирать содержимое, то доставая различные учебники и тетради, то заталкивая их обратно. Наконец с облегчением вздохнул и вытянул тонкую продолговатую брошюру.

Это была одна из его самых любимых книг, которую он старался держать при себе и даже выкладывал вечером на письменный стол дома, для того чтобы просто видеть её перед собой и для поднятия бодрости духа, главным образом в те моменты, когда приходилось листать учебники по различным мудрым, но бесконечно тугим предметам, познавая таинства политической экономии, марксистско-ленинской философии и особенно бухгалтерского учёта.

Эта брошюра, в которой-то и было не больше пятидесяти страниц, скрывала самые важные для него секреты, так как была написана его кумиром, которому хотелось соответствовать и подражать даже в мелочах, не говоря уж о великом искусстве владения теннисной ракеткой. Автором этого наставнического произведения был звезда мирового тенниса Джон Макинрой, которого Данила, если и не боготворил, то всё равно считал величайшим из великих в этом виде спорта.

«Вот это человек», – и Данила несколько раз любовно провёл рукой по обложке брошюры, на которой красовалась эффектная фотография изогнувшегося как струна спортсмена, с поднятой вверх ракеткой и изготовившегося послать первую на вылет убойную подачу. «Вот мне бы так, – принялся размышлять Данила. – Здесь не только Лёшка, а весь институт носил бы меня на руках. Кумир – это всегда исключительная личность. Ему доказывать-то ничего не надо. Всё на виду. Отличный парень, этот Макинрой. Сам, своей ракеткой прорубил себе дорогу к славе. Так просто этот предмет не разгрызёшь. Это тебе даже не статистика, а намного сложнее».

По-хорошему, надо бы в ближайшую субботу съездить на «Динамо» к Николаичу. Как-никак, а он тренер союзного значения, и договориться с ним о нескольких занятиях, чтобы поставить технику. Так просто Лёшку не возьмёшь. Разок, другой припечатать можно, так ведь отыграется потом, подлец. А тут ещё объявили на апрель внутри вузовский турнир по теннису. Серьёзная компания собирается, и не только наши институтские. Подтянется народ из других мест: из дипакадемии, МИДа, и что крайне опасно из МГУ. А там есть классные игроки. Расплющат только так. Мало не покажется. А нам с Лёхой доверили пару играть. Конечно, всё легче, чем одиночку, но тем не менее.

«Посмотрим. Ещё не вечер», – решил Данила и развернул книгу как раз посередине, где у него предусмотрительно была вложена бумажная закладка, изготовленная из вырванной страницы с записями какой-то лекции. А книга Макинроя была действительно хороша, с простыми пояснениями и соответствующими зарисовками поз и приёмов игры теннисиста, и, хотя издана на английском языке, но читалась легко и без затруднений. Как-никак, но студент четвёртого курса МГИМО уже должен был владеть достаточными языковыми знаниями, чтобы понимать несложные и чисто профессиональные тексты.

Книгу Данила особенно берёг и не показывал даже своим ближайшим товарищам не только потому, что хотел сам воспользоваться её советами, но также и потому, что в СССР такую литературу было достать практически невозможно. И за это он ещё больше был благодарен своему отцу, который уступая его просьбам, всё-таки сумел оторваться от своих служебных забот, и привёз, наконец, её из Австрии в Москву на очередной Новый год.

Устроившись поудобней, Данила с удовольствием погрузился в изучение очередного параграфа своей книги, как неожиданно в коридоре заверещал продолжительный звонок, оповещая об окончании лекционного часа. Радостное оживление вновь вернулось в окончательно было притихшую аудиторию. Застучали откидные крышки столов, заёрзали отодвигаемые стулья, и весёлая от молодого задора студенческая орда разом двинулась на штурм приоткрывшейся половинки единственной в помещении двери.

Лица всех излучали неподдельное довольство, за исключением может быть только двух человек: профессора Бибикова, посчитавшего, что самого главного он так и не успел сказать, и студента Бекетова, который немного огорчился тем, что не сумел дочитать и понять тонкости подбора низко отскочившего мяча.

Казалось, это была обычная студенческая среда за тем исключением, что все эти беззаботные и жизнерадостные молодые люди, прежде чем оказаться под седыми сводами исторического особняка на Остоженке, а лучше сказать на Крымском валу, должны были пройти изощрённую и придирчивую систему отбора, и не только экзаменационного. Многочисленные комиссии, характеристики и проверки через систему комсомольских и партийных органов ожидали любого, кто дерзнул бы в советские времена размечтаться о мгимовских ступенях. Это была продуманная система отбора, которая гарантированно отсекала всех случайных, не сообразительных и непатриотичных.

Умудрённый трудоёмким опытом государственного и партийного строительства отдел кадров ЦК КПСС хорошо знал своё дело и как расчётливая и рачительная хозяйка неустанно заботился о создании достойной преемственности в системе государственного управления. Да, это была вполне эффективная система по взращиванию и воспитанию элиты общества, не уступающая по своему значению знаменитым Крайст-Чёрч и Гарварду.

Историческое здание Института как нельзя лучше отвечало своему предназначению по подготовке для государства профессиональных внешнеполитических кадров. И не потому, что в данном шедевре архитектуры в 20-м веке располагался Институт красной профессуры, а в 19-м – лицей цесаревича. Исторические корни этого места уходили в далёкое прошлое, в 16 и 17 века, когда великие московские князья выделили луговые пастбища на берегах Москвы-реки, у Крымского брода, для размещения официального представительства крымского хана, в те времена являвшегося главным внешнеполитическим соперником Московского княжества, с которым на этой территории велись регулярные дипломатические переговоры.

И об этом лицеисты уже двадцатого века узнавали почти сразу после успешной сдачи вступительных экзаменов.

Это были выходцы из семей красных комиссаров и самозабвенных площадных трибунов революционной поры, и представители гордых дворянских фамилий, переживших пронзительные тридцатые годы, и люди, прошедшие первые жизненные испытания в рядах советской армии и производственных коллективов. Всех выхаживала и примеряла под будущие задачи невидимая партийная рука.