Дикарь из глубинки или курс выживания для мажорки - Алекс Коваль

– Тьфу ты! И-и? – тяну растерянно, – как же… чем же…

– Чем ты можешь мне помочь?

– Д-да! Вы только скажите, лекарства там, врачи…

– А вот это вопрос правильный. Уместный.

– Может, клиника?! – выпаливаю я.

– Ребенок! – хлопает по столешнице Румянцев.

Я подпрыгиваю от неожиданности, а моя бедная челюсть снова ударяется о пол. Зубы клацают, задорно отскакивая, а глаза лезут на лоб, догоняя убежавшие на макушку брови.

– Простите? – хриплю. – Вы сказали… р-ребенок?

– Ребенок, – кивает Андрей Петрович. – Мне нужен наследник, Милена. Моему холдингу нужен новый управленец. И ты – молодая, красивая, здоровая – можешь и обязана мне в этом помочь! – сказал, как кирпичом по затылку припечатал. В смысле, в глазах потемнело так же моментально.

Глава 2. Бесстыжий шантаж

Милена

Приходила в себя я долго, больно и нехотя.

В обморок я грохнуться не успела, но на стул осела, как подкошенная. Не заметила, в какой момент в моей руке оказался стакан с водой. И когда я успела его выпить, тоже не заметила. Помогло едва ли, в горле все еще свербило от засухи.

Мне нужен наследник…

Можешь и обязана мне в этом помочь…

Э-э-э, нет, спасибо!

Я, конечно, ради карьеры готова на все, но точно не на “ребенка” от семидесятипятилетнего генерального директора! Вот если бы лет на двадцать (хотя бы) помоложе и не женат – я бы еще подумала. Я все-таки девушка с принципами, воспитанием и твердой моральной позицией.

И вообще, а как же его Люсенька? Драгоценная, светлейшая, прекраснейшая женушка, в которой он души не чает? Как же любовь и преданность до гробовой доски и прочая романтическая ерепень? Да ну нет! Не может он говорить серьезно.

Или…

Кошу глаза в сторону Андрея Петровича. Зеленые, издевательски яркие, полны решимости. Он огибает рабочий стол – слишком плавно и грациозно для умирающего старика. Я подскакиваю со стула и делаю пару шагов назад, пятясь. Как будто Румянцев прямо сейчас может на меня наброситься и заняться “решением вопроса” отсутствия наследника!

Пять лет работы. Ни намека на такое, и вот тебе поворот. Да я ему во внучки гожусь! В три раза младше! Мне месяц назад только двадцать пять стукнуло. Хорошенько так, прямо по моей русой макушке.

Я откашливаюсь и выталкиваю из себя решительное:

– Я прошу прощения, но, боюсь, вынуждена отк…

– Тогда я буду вынужден тебя уволить, деточка, – добивает меня тиран-дед.

– Что? – вскрикиваю я. – За такое нельзя уволить! Это не этично!

– Можно, Миленочка. Профнепригодность – штука такая.

– Скажите, вы издеваетесь надо мной, Андрей Петрович? Это шутка? Здесь где-то камера стоит? Куда улыбаться? – оглядываюсь, пытаясь сохранить на лице остатки униженного достоинства. – Что происходит?

– Пойми, я же не прошу ничего сверхъестественного, девочка, – делает шаг в мою сторону мужчина. – Всего-то мелочь! Блажь для умирающего старика.

Я отшатываюсь:

– Мелочь? Блажь? Родить – это не мелочь и не блажь! Это на всю жизнь! Нет, я не буду делать с вами наследника. Даже ради карьеры! – крутанувшись, уже почти бросаюсь по примеру предшественниц: поседевшая, красная, на дрожащих ногах прямой дорогой в отдел кадров писать заявление на увольнение, когда в спину прилетает растерянное:

– Не понял, Серебрякова? Что со мной делать?

Я останавливаюсь. Оборачиваюсь.

– Родить? А кто говорит о “родить”? За тебя уже родили, деточка. Да и я вообще не фанат “супового набора”, я женщин аппетитных и в форме люблю, – фыркает дед. – Вот как моя Люсенька. Вот где и ж…, и г… кхм, а не вот эти твои кости, которыми ты у меня целый день перед глазами мельтешишь и перед ушами громыхаешь. Как погремушка, ей богу!

Я от возмущения аж воздухом давлюсь. Между прочим, для моих метр шестьдесят вес в пятьдесят килограммов считается идеальным. Золотой стандарт! И ничем я не “громыхаю”. И “ж”, и “г” – все есть! Да, не таких “выдающихся” размеров, как у Люсинды Михайловны Румянцевой, но мне хватает. Мои мужчины никогда не жаловались.

– Нет, не понять мне моды современной, – оценивая меня с ног до головы, продолжает гендир, словно не замечая моего возмущенного паровозного пыхтения. – Женщина должна быть в теле. Женщины должно быть много. Чтобы глаз радовался и было за что подержаться. А тут…? Впрочем, мы отклонились от темы разговора. Вспомним, что я умираю.

– Да знаете, что-то не похожи вы на умирающего, – бурчу.

– Мне лучше знать. Так вот, Серебрякова, мне нужна твоя помощь. И это не просьба, как тебе могло показаться. А приказ.

– И, надо полагать, если я его не выполню, вы меня уволите. Я правильно уловила?

– Схватываешь на лету, – потирает ладони мое коварное начальство.

– И? В чем же заключается ваша “мелочь и блажь”, с которой я должна вам помочь? Рожать вам детей не надо, с этим разобрались.

– Ты присядь, – подхватывает меня под локоть, подводя к стулу, странно радостный гендир. – В ногах правды нет, – стискивает сухощавыми пальцами плечи, заставляя упасть задницей на стул.

– Андрей Петрович, просто чтобы вы знали, если что, я буду кричать.

Моя реплика старика только еще больше веселит. Он огибает свой массивный рабочий стол и садится в кресло. Тянется к нижнему ящику стола, доставая оттуда полупустой графин и бокал. Щедро плещет в рокс виски, залпом выпивая добрые “пятьдесят”.

– Андрей Петрович, а вы уверены, что людям при смерти можно пить?

– В моем время алкоголем лечили все. От физических ран до душевных, деточка.

– А если Люсинде Михайловне расскажу?

– Уволю, – припечатывает меня к стулу хмурый взгляд из-под бровей.

Я затыкаюсь. Но мысль, что старик темнит, никак не желает покидать мою голову.

Пряча графин обратно, Румянцев упирает локти в стол и смотрит на меня. Молчит. Долго. Эпичная сцена осталась позади, и сейчас передо мной снова появляется вполне себе пугающий и серьезный мужчина преклонных лет.

Наконец-то, сцепив пальцы в замок, Андрей Петрович заявляет:

– У меня был сын.

Вот это новости! Был – звучит плохо. Трагично. Но, по правде говоря, я вообще не знала, что у Румянцевых были дети. Как и весь коллектив.

– Просите, вы сказали был?

– Попал в ДТП со смертельным исходом много лет назад, – бубнит Румянцев.