Знаки внимания - Тамара Шатохина

Все так же сидя на сырой обочине, дергано достаю из кармана куртки телефон — самую простую Нокию с минимумом функций, нам разрешается иметь только такие — никаких смартфонов. Набираю 112 и слушаю перечисление вариантов, выбираю из них полицию. Отвечают неожиданно быстро, и я говорю:

— Меня хотели убить, подстроена авария. Машина сгорела, но меня успели выдернуть.

— Девушка, — женский голос звучит спокойно и уверенно, — по порядку, пожалуйста — ваше имя, где вы…

— Я Катерина Мальцева, работаю в Шарашке, меня хотели убить, — упрямо и сердито повторяю я, а голос предательски дрожит.

Тон голоса моей собеседницы немного меняется:

— У вас своя служба безопасности. Почему вы сразу не вызвали…

— Я хочу заявить о покушении на мою жизнь на автомобильной трассе, — перебиваю я, — на пятнадцатом километре в сторону Торошина. Жду вас здесь.

— Медицинская помощь нужна? — интересуется напоследок моя собеседница.

— Нет… нет, не нужна, — останавливаю я взгляд на возвращающемся ко мне спасителе — у него в руках автомобильная аптечка.

— Нужна следственная бригада или кто там у вас обычно? — заканчиваю уже почти шепотом.

Мужчина уверенным движением раздирает на мне джинсы еще сильнее и закрывает длинный порез содержимым перевязочного пакета, потом плотно бинтует прямо поверх разодранной штанины широким бинтом. Я смотрю, как он это делает, радуясь, что в рану не попала грязь — я как-то извернулась в падении, оберегая место пореза.

Прямо за его спиной — столб черного дыма, но к нам запах гари не доносится, я слышу только резковатый запах его парфюма — подчеркнуто мужской, мне такой не нравится. Когда перевязка закончена, он подает мне руку, и я улыбаюсь ему сквозь слезы. Они плывут и плывут из глаз, и ничего с этим не поделать… я даже не понимала, что плачу.

Потихоньку начинаю приходить в себя, внутри поднимается теплая волна благодарности, перетекая во взгляд и улыбку, предназначенные ему — этот человек только что спас мне жизнь. Смотрю на протянутую руку и мотаю головой, отводя с лица рассыпавшиеся волосы — нет, я пока не уверена, что смогу устоять на ногах, внутри все продолжает дрожать, как холодец.

Мы некоторое время ничего не делаем и просто молчим, а мимо нас медленно проезжают машины, притормаживая, буквально проползая — в ту и другую стороны. Водители высматривают подробности аварии, крутят головами от горящей машины на меня. Что они все поголовно думают, я примерно себе представляю — основную мысль уже озвучил мой спаситель. Он молча смотрит на меня, больше не настаивая на помощи. Потом спрашивает, показывая на видеорегистратор:

— Куда его? Ты сказала правду? Это тот мотоцикл?

— Подними, пожалуйста, — прошу уже сама, протягивая ему правую руку. Хочется встать. И не знаю, что ему ответить — я почти не помню момент, предшествующий аварии, в голове будто затерты те пара секунд. Чтобы восстановить их в памяти и понять, что произошло, мне необходимо успокоиться и попытаться вспомнить, а еще лучше — увидеть запись регистратора. Но сразу понимаю, почему в голову пришла мысль о покушении на убийство, если речь идет о мотоцикле… это случилось опять. А значит, опять я действовала, как женщина — предсказуемо неправильно. Наверное, где-то существуют исключения из понятия «баба за рулем», но я не из них, к сожалению. Мужчина осторожно тянет меня на себя, обеспокоенно глядя в глаза и отслеживая мою реакцию, потом подхватывает под поясницу, поднимая с мокрой земли.

— Похоже, обошлось. Давай тогда в машину. На холодной земле не дело, — говорит он уже совсем другим, спокойным голосом.

— Штаны грязные и кровь же… не отмоешь потом салон.

Он прислоняет меня к боку своей «авдюши», молча снимает с себя темную куртку и бросает ее на заднее сиденье, подталкивает и сажает меня туда. И я осторожно откидываюсь на мягкую спинку, удобнее устраивая ногу и стараясь потихоньку расслабить мышцы левой стороны тела. Боль не стихает — нет, но становится какой-то ровной и терпимой, только на месте пореза что-то будто дергает и там горячо. Он возвращается за прибором, который лежит на земле на том месте, где я перед этим сидела. Старый отцовский лопатник, как он называл портмоне, я все так же крепко сжимаю в руке. Отстраненно смотрю на потертую рыжую кожу и заставляю себя разжать судорожно сведенные побелевшие пальцы, чтобы положить его на сиденье рядом с собою.

Мужчина садится на водительское сиденье и молчит. Время идет, а в моей голове беспокойно роятся и потихоньку формируются подозрения и выводы. Совершенно нелепые вначале догадки постепенно «обрастают мясом» и начинают казаться логичными. Хочется прекратить думать в эту сторону, но ничего не получается. А еще не хочется ни говорить, ни двигаться, когда мой слух улавливает звук форсируемого автомобильного движка, который приближается со стороны города.

Первым рядом с нами останавливается машина ГАИ, а затем — наш дежурный «Хантер». Я с отчаяньем или обреченностью — сама не понимаю, смотрю на гаишника, который неспешно выходит из машины. Зачем они сообщили в Шарашку? Именно сейчас я совсем не готова… И когда он приближается ко мне и спрашивает:

— Екатерина Мальцева? Это вы заявили о покушении на жизнь?

Я уже и не знаю, что говорить и отвечаю спокойно, как только могу:

— Сейчас не так уверена в этом, извините. Я тут была немного… в панике, до сих пор пальцы подрагивают.

— Зачем же вводить в заблуждение органы? — используя выверенный служебный тон, интересуется гаишник.

— Так вы и не приняли во внимание, насколько я вижу. Вот товарищ… он вытащил меня из машины перед самым взрывом, — говорю я, глядя на своего спасителя — высокого и крепкого парня в джинсах и легком свитере, с некрасивым, но до невозможности приятным для меня лицом с жестким ежиком волос над ним. Он молча кивает, а я думаю о Георгии Страшном, который стоит за его спиной. Опять вспоминается, что он знает о марке.

Я не стала сообщать об аварии в нашу СБ, не желая лишний раз видеть его, да еще и в такой ситуации. И, конечно же, это было неправильно.

Страшный подходит ближе и смотрит, а я сразу же закрываю глаза, потому что до сих пор теряюсь от его прямого взгляда — до дрожи в ногах, до замирания сердца. Он так не вовремя здесь и сейчас, когда в голове сумбур и сумятица, а боль душевная медленно перемещается в самое сердце, почти вытесняя собой боль от ушибов. Я всерьез боюсь расплакаться, слушая его голос, встревоженный и непривычно мягкий, как никогда до этого: