Это не любовь (СИ) - Шолохова Елена

– Ты совсем дурак, Степнов? Какие друзья? Или это ты так с совестью своей пытаешься договориться?

– Ну что ты опять начинаешь? – начал раздражаться Лёша. – Я просто хочу по-хорошему расстаться. Как нормальные люди. А ты вечно всё усложняешь.

– По-хорошему – это как? Как вообще вот эта ситуация может быть хорошей? Ты мне говоришь, что я тебе больше нафиг не нужна, а я улыбаюсь и отвечаю: «Ладно, дорогой. Отчаливаю». Так тебе хочется?

– Юля… Я просто не хочу скандалов, это ведь ничего не даст. Ни мне, ни тебе.

– Понимаю. Ты хочешь, чтобы тебе было хорошо, удобно, комфортно. И плевать, каково мне. Так вот нет, Степнов, нельзя расстаться по-хорошему, когда для одного – это трагедия!

– Скажешь тоже, Юль… Ну, какая трагедия? Трагедия – это когда кто-то умер. А вот это всё… ну, неприятно, тяжело. И мне тяжело. Но такое случается. Со всеми. Люди постоянно сходятся и расходятся.

– Да плевать на других людей! – кричала Юлька. – Что мне другие люди? Мне – плохо! Для меня это трагедия. И я умерла внутри. А вот это: «Давай останемся друзьями» – самое гнусное и трусливое, что только можно сказать, когда бросаешь человека, которого ты клялся любить всегда. Которому обещал жениться…

– Хорошо, – разозлился Лёша. – Что ты предлагаешь? Чтобы я выполнил своё обещание? Женился на тебе?

Она посмотрела на него с горечью.

– Я предлагаю не юлить. Если уж ты поступаешь по-скотски, то имей смелость это признать.

– Но я ведь не нарочно. Я не хотел этого. Знаешь же – сердцу не прикажешь. Юль, ну прости. Ты классная…

– Правда? А полчаса назад ты сказал, что я дикарка и место мне в психушке.

– О-о-о, снова-здорово. Ну как тебе ещё…

Юля не дослушала, развернулась, устремилась в комнату. Внутри колотилась болезненная истерика. Стиснув до скрежета зубы, она швырнула на диван большую спортивную сумку. Следом полетели из шифоньера кофты, джинсы, юбки, бельё. Главное, сейчас что-то делать, чем угодно занять руки, мысли, не дать истерике вырваться наружу, потому что тогда, чувствовала Юлька, она окончательно сломается. Будет реветь, просить, унижаться. А это нельзя. Никак нельзя. Иначе потом сама себе станешь противна.

Юлька беспорядочно засовывала одежду в сумку. Набив до упора, вжикнула молнией. Достала рюкзак, туда – книги, тетради, плойку, зарядку, косметичку. Оставались ещё зимние вещи и всякое по мелочи, но это она заберёт потом.

– Ну и к чему это? – появился в дверях Лёша. – Что за показательное выступление?

– Догадайся с одного раза, – процедила Юлька, метнув в него злой взгляд. Всё-таки злость – это хорошо. Злость не даёт скиснуть, держит в тонусе, подстёгивает, что сейчас ей как раз и нужно.

– Ну это же глупо. Куда ты пойдёшь? В такую рань. Даже транспорт ещё не ходит.

– А не всё ли тебе равно?

– Нет, не всё равно, что бы ты там обо мне ни думала. Я не могу тебя так просто отпустить.

– В самом деле? А что сделаешь? Свяжешь? Наручниками пристегнёшь к батарее? Или будешь слёзно умолять? Ну давай, Степнов, я послушаю.

Юлька, подхватив рюкзак и сумку, оттолкнула его и прошла в коридор. Лёша поплёлся следом.

– Юль, ну что ты как маленькая? Ну подумай сама, куда ты сейчас пойдёшь?

– Не куда, Степнов, а откуда. Это главное.

– Да погоди ты, давай всё обсудим? Я помогу тебе найти комнату. Помогу вещи перевезти.

Юлька надела кроссовки, накинула джинсовую куртку, забросила на плечи рюкзак. Отомкнула замок, вышла в подъезд, волоча за собой громоздкую сумку. Лёша ещё бубнил вслед, что зря она горячится, но Юлька отметила – задерживать-то не стал. Мог бы, запросто, по сравнению с ним она – пигалица, тонкий стебелёк. Но он даже не подумал, а скорее всего, ещё и рад, что так быстро избавился от надоевшей подруги. А все эти слова «подожди-не уходи» – просто для самоуспокоения.

4

Как же обидно, как больно. И как унизительно!

У Юльки вырвался судорожный всхлип. Горло тотчас свело спазмом, веки противно зажгло. Ой нет, только не это. Во всяком случае, не сейчас. Потом поплачет, наедине с собой, а пока надо где-нибудь остановиться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она сделала глубокий вдох, задержала, выдохнула. Сморгнула раз-другой. Вроде слегка отпустило. Точнее, затаилось, готовое в любой момент, при малейшей слабости, рвануть наружу.

До остановки Юлька плелась четверть часа по ещё пустынным улицам, подёрнутым нежно-розовой дымкой майского утра. Неудобная сумка отбила все ноги, ручка впилась в пальцы, оставляя глубокие, багровые борозды. Но это всё мелочи, главное – куда податься, вот вопрос.

Вариантов, собственно, раз-два и обчёлся. Либо к тётке – в Радищево, либо к девчонкам-бывшим одноклассницам – в Первомайский, где они снимали однокомнатную квартиру на троих.

Тётку решила оставить на крайний, совсем уж безысходный случай – та ведь сразу донесёт матери. Ну а с девчонками можно было договориться, попросить, в конце концов, по-человечески, чтобы те не распускали сплетни.

Юлька покорно ожидала маршрутку, наблюдая, как начинал пробуждаться город. Показались дворники в оранжевых робах, зашоркали по тротуарам мётлами, продребезжал первый трамвай.

Она всегда любила май. Вся эта радостная возня: многоголосый птичий щебет, свежая листва на ветру, одуряющий запах черёмухи – вызывали в ней детский восторг. Но не сейчас. Сейчас – наоборот. Окружающее так резко контрастировало с собственными внутренними ощущениями, что казалось какой-то жестокой насмешкой.

Наконец пришла нужная маршрутка. К счастью – полупустая. Иначе она бы чёрта с два втиснулась в узкое нутро со своей поклажей.

«Сегодня же суббота», – вспомнила Юлька.

Не так давно она и выходные любила...

Как примут её девчонки, где она приткнётся в их однушке, как вообще жить дальше, у Юльки и мысли не возникало. Она не умела думать на перспективу и не умела думать о нескольких вещах сразу. Сейчас её занимал только Лёша, его жестокие слова, его предательство.

Девчонки Юльку встретили душевно. Искренне сочувствовали, только потребовали подробностей и откровений. Такая вот своеобразная плата за гостеприимство. Собственно, ей и самой не терпелось излить душу.

– Ну надо же, козёл какой! – вознегодовала Надя. – Никогда бы не подумала, что Степнов такой сволочью окажется. А такая любовь была!

От этих слов у Юльки тотчас задрожали губы.

– А я вот, девочки, всегда в нём сомневалась, – возразила Светка. – Нет, я не скажу, что он бабник, но он какой-то ведомый. Поманили – пошёл, как телок. Даже вот, Юль, с тобой. Ты ведь сама говорила, помнишь, что первая его на медляк пригласила…

Тут уж Юлька не сдержалась. На глазах выступили слёзы. Сердобольная Надя приобняла её за плечи.

– Ну, ну, не плачь, что ты… Ты у нас вон какая красавица. У тебя ещё куча таких Лёш будет.

– Ты прям как моя мама говоришь, – всхлипнула Юлька.

– А Ольга Алексеевна знает? – удивились девочки.

– Нет! – вскинулась она. – И вы никому ничего не говорите. А то слухи в нашей дыре быстро расползутся. Мать узнает – сразу примчится. Мне весь мозг исклюёт, а Степнову вообще голову оторвёт.

– Кое-что другое бы ему оторвать! – буркнула Неля.

С Нелей Грековой они в школе не очень-то ладили. Соперничали буквально во всём, источая взаимную неприязнь. До потасовок не доходило, но язвили в адрес друг друга с азартом. Потому Юлька за минувший год наведывалась к подругам только раз, когда Неля уезжала. А вот теперь пришла побитой собакой. Но та хоть и не рассыпалась в утешениях, но и плясать на костях не стала.

5

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Май прошёл как в дурмане. Юльке казалось, что её вдруг вышвырнуло на обочину. Всё кругом движется, дышит жизнью, пролетает мимо, а она будто застыла в своём несчастье, лишняя, одинокая, никому не нужная.

Нет, она жила, что-то там делала, ела, спала, ездила в институт, врала матери, но всё это, скорее, по инерции.