Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь

— Ну что за глупости, бабушка, — говорит она. — Тебе один раз не повезло. Между прочим, я и в самом деле проверяла. Вошла как-то раз спросить, может, она хочет посмотреть с нами телевизор, — Мартин как перед ним сядет, так сразу и заснет, приятнее ведь, когда смотришь с кем-то вместе, — и забыла постучать, так она сидела с книгой и что-то из нее спечатывала в свой ноутбук.

— И что же она изучала? Закон об иммигрантах?

— Не знаю, — шипит Хетти, — я не такая любопытная, как ты.

Хетти рассердилась не на шутку. Ей нужно, чтобы я всегда ее одобряла. Она хочет, чтобы я одобрила и ее решение бросить своего ребенка на женщину, которую она знает без году неделю и которую ей рекомендовала Барб. Эту Барб я видела раза два. Яркая представительница новой породы женщин — роскошные волосы, честолюбие, поджарость борзой, и при этом всегда что-то подколодное на уме. Но, может быть, я слишком злая. Хетти она нравится.

— Почему ты шепчешь? — спрашиваю я. — Агнешка что, подслушивает?

— Она на курсах, — говорит Хетти. — Не хочу будить Мартина.

— А что за курсы? Тренинг для нелегальных иммигрантов: как разжалобить полицию, чтобы избежать депортации?

— Курсы, где обучаются танцу живота. И пожалуйста, ничего не говори, это очень полезная штука. Учит расслабляться, растягивать тело и контролировать мышцы. Скоро я сама буду ходить на занятия с Агнешкой. Живот торчит, надо привести себя в порядок.

— Хетти, ты такая худая, если у тебя живот и торчит, то это в нем обозначилась морковка, которую ты только что съела.

— Агнешка перед уходом сварила морковный суп и сделала творожное суфле, я поела и того и другого. И Китти тоже дали попробовать, она так улыбалась, так радовалась.

Хетти рассказывает мне, что Мартин взял было шашлычный соус, а Агнешка поглядела на него с таким изумлением, ну он и выбросил его в мусорное ведро. Агнешка убедила Хетти, что Мартин так часто раздражается именно из-за шашлычного соуса, в нем сплошной уксус и сахар.

— Морковный суп? — переспрашиваю я. — Надеюсь, морковь экологически чистая?

— Еще бы. У Агнешки в Нисдене подруга, она сама выращивает овощи на органических удобрениях, Агнешка ездит туда в свои выходные, обещала привозить нам сколько сумеет.

— Подруга или все-таки друг? — интересуюсь я.

— Господи, какая разница. Нам-то что? И вообще, у нее есть муж, она его очень любит, он сценарист, живет в Кракове.

— Что сценаристу делать в Кракове? У поляков институт кинематографии в Лодзи.

— Бабушка, я понятия не имею. Не знаю даже, где все эти места находятся.

И рассказывает мне, что на Рождество у Агнешки будет двухнедельный отпуск, она уедет к себе домой, так что три дня сидеть с Китти будет некому.

— И если ты сможешь, бабушка, выручить нас и пожить это время с нами…

— Но ведь Китти меня почти не знает. Я за всю ее жизнь провела с ней несколько часов, и почти все это время она спала.

— Нет, нет, она сразу почувствует, что ты родная, и по ощущению и по запаху, и подход у нас с тобой к ребенку одинаковый. Пожалуйста, не отказывайся. Ведь Китти — твоя родная кровь. Она к тебе обязательно пойдет.

Моя внучка умеет убедить себя в чем угодно, если ей так удобнее, но не стану скрывать — я растрогана. И говорю, что постараюсь все устроить.

— Агнешка говорит, пусть Китти сосет пустышку, ничего страшного. У детей функция сосания не связана с процессом насыщения. Бывает, что они уже наелись, но им еще хочется сосать, а бывает и наоборот.

Бесполезно. К здравому смыслу Хетти не пробиться. Хьюго возле двери, просит, чтобы его выпустили, а сама я уже давно стою в прихожей на сквозняке. В Коршеме мобильная связь неустойчивая.

Я говорю Хетти, что мне надо идти, и она спохватывается и спрашивает, как Серена, как Кранмер, как Себастьян. Я отвечаю, что все у всех неплохо, насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах, и спрашиваю, не звонила ли мама, и она говорит, нет, не звонила. Все как всегда.

И я говорю Хетти, что если она хочет повидаться с матерью, надо будет пригласить ее на крестины Китти, Лалли воспользуется возможностью быть лишний раз сфотографированной, и в самом деле — в свете свечей, на фоне витража она будет особенно красива. Хетти говорит, что религия — это сплошное лицемерие: ну как можно крестить ребенка, если родители у него убежденные атеисты? Если они для начала даже и не женаты? Что ж, мы с ней нынче вечером неплохо поговорили. И мы прощаемся.

О детях и отцах

В молодости я не была так одержима работой, как Серена. Я никогда не считала, что работа должна играть такую уж важную роль в моей жизни. Надеялась, что, пока Джейми не вырастет, меня будет содержать баронет Чарли, и не важно, что мальчик появился на свет так неожиданно и так некстати. Во время моей первой беременности я была уверена, что Каррен окажется на высоте и будет с радостью делиться со мной содержимым своей клетчатой кепки, но он погиб, и мои фантазии так и остались фантазиями.

Если вы любите отца своего ребенка, вы чувствуете, что вам всего довольно. Если не любите, вам нужны только его деньги. Я не любила Чарли. И потому, возвратившись в Лондон, я хоть и успокоилась, излечилась от вредных привычек, и, к счастью, оказалось, что у меня нет неприятных болезней, которые часто сопутствуют беспорядочной жизни в молодости, однако попусту потратила много времени и сил, пытаясь добиться денег от своего злополучного избранника. Я мечтала, что он перебесится, угомонится, как угомонилась я, и мы будем жить долго и счастливо. Но он все охотился и охотился в Южной Африке, обещал вернуться и не возвращался и редко отвечал на мои письма.

И я поселилась с Джейми в “Башне” и попросила Ванду отдать мне Лалли. Ванда с такой готовностью вернула мне свою внучку, что я изумилась. Чуть ли не бегом с ней прибежала. А я-то ждала споров, протестов.

Но в Лалли всегда была какая-то отчужденность, казалось, ноты и звуки ей роднее, чем живые люди, и совершенно все равно, кто укладывает ее спать и говорит спокойной ночи, а Ванда огорчалась, я это понимала. И потом, сначала я, за мной Сьюзен, а за Сьюзен и Серена подбрасывали ей то и дело своих детей, так что, я думаю, она просто хотела освободиться.

Ванде, должно быть, казалось, что ее собственные дочери решили наказать ее за ведомые и неведомые прегрешения, — может быть, за то, что она ушла от нашего отца? Думаю, так оно на самом деле и было, мы вынуждали Ванду признать горькие последствия этого ее поступка своим непрекращающимся протестом, который прорывался в форме чуть ли не мстительной плодовитости и склонности к беспорядочному сексу. И ведь в чем беда: мстя ей, мы не притворялись, не играли роль, мы были очень искренни — все мы любили секс. А Ванда не любила или просто не позволяла себе его любить. Зато ей было свойственно неукоснительное чувство долга по отношению к своим детям, и мы, трое дочерей, вовсю этим пользовались.