Ненавижу тебя, сосед (СИ) - Манило Лина

— Не твоего ума дело, — слишком резко, очень порывисто. Зло. — Эта семейка — та ещё… гниль.

Как всегда, мама не договаривает, а мне вдруг становится неприятно. Если бы это не была моя мама, я бы даже употребила слово «противно».

— Но она же умерла, — вырывается из меня. — Разве можно так?..

— Можно и даже нужно, — бескомпромиссно, с полной уверенностью в своей правоте. — Смерть никакие грехи не покрывает. Лаврова была отвратительной грязной женщиной, на том свете ей самое место.

Я чуть было телефон на пол не роняю, слишком ошарашенная внезапной вспышкой злости и теми гадостями, что льются бурным потоком прямиком на меня.

Мама Демида была хорошей женщиной, она всегда угощала меня конфетами и гладила по голове, говоря, что я самая милая девочка на свете. Она была доброй, и я решительно не понимала, почему мама так на неё взъелась, а заодно и все женщины на нашей улице. Дикость какая-то, Средневековье.

— Мама, ты что такое говоришь?! — вскрививаю, а мама тяжело вздыхает. — Её нет уже, мама, это в прошлом. Что бы там между вами однажды не стряслось, это в прошлом!

Я даже вскакиваю с места, мечусь по комнате, пытаясь упорядочить мысли.

— Ты ещё ребёнок, Яся, что бы о себе не фантазировала, — голос мамы кажется приглушённым, а лицо замерло, превратившись в безжизненную маску. — В мире взрослых случаются разные неприятные вещи, о которых тебе лучше не знать.

— Мама, ты сегодня все планы перевыполнила, — я вдруг такой уставшей себя чувствую, вымотанной. К тому же возвращается Даша, я уже слышу её торопливые шаги за дверью, и я не хочу, чтобы она слышала все эти гадости, которые льются из моей мамы. — Мне надо к завтрашним лекциям готовиться, я, пожалуй, закончу разговор.

И вешаю трубку, не дожидаясь, когда мать ляпнет очередную глупость.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ 12. Демид

Это чертово двойное свидание — самая паршивая идея в моей жизни.

Желание целовать Ясю, стоит ей оказаться рядом — ещё худший звездец, от которого так просто не спрячешься. Мне от этого тошно. Я ворошу в себе злость, радуюсь, что она никуда не делась, что в крови моей течёт. Синеглазка — всё та же предательница, которая разрушила всё светлое, что было между нами своим длинным языком.

Она же клялась никому не говорить. Она обещала. А на деле о тайне узнали все и начался ужас, от которого мне пришлось избавляться кулаками и чужими выбитыми зубами.

Закрываю глаза, втягиваю носом спёртый воздух, дышу ароматами чужих духов и потных подмышек. Когда становится невмоготу, выскакиваю из автобуса в районе набережной, бегу к кромке воды и распугиваю вечерних рыбаков и их улов своими громкими криками.

Выпускаю демонов наружу. Ору, что есть мочи, горло надрываю, а в чернеющем вечернем небе серые облака. Кашляю, пополам сгибаюсь, давлюсь своим криком, выворачиваясь наизнанку.

— Эй, пацан, хватит голосить! Всю рыбу распугаешь! — злой окрик приводит в себя.

— Хорошо, мужик, я всё уже, больше не буду, — взмах руки в сторону говорящего, а в ответ тихое бурчание о невоспитанной молодёжи.

Мне уже легче. Я больше не хочу разрывать небо собственным криком. Не хочу выглядеть идиотом, хотя обычно на мнение незнакомых людей мне плевать, но, наверное, я вырос, раз думаю не только о себе.

— Будешь? Мне кажется, тебе не помешает. От нервов помогает, — рядом появляется невысокий мужичок с заметными проплешинами на лбу, в тонкой спортивной куртке и огромных сапогах. Тычет в меня флягой, снизу вверх в глаза заглядывает.

Острый запах алкоголя бьёт прицельно по рецепторам. Мужик улыбается, мол, бери, но я качаю головой и отхожу на шаг назад.

— Спортсмен, что ли? — недоверчиво меня осматривает с ног до головы, хмыкает и убирает флягу в нагрудный карман. — Рыбачить умеешь?

— Умею, — в крови зажигается азарт, мужик широко улыбается, и уже через пять минут я ловлю свою первую рыбку.

Невзрачный карасик падает а садок, бьёт хвостом, глотает ртом воздух.

Через час садок полон, а мой случайный приятель радостно хлопает меня по плечу.

— Молодец, пацан. Мужик!

Я ухожу, оставив Михалычу весь улов, ловлю тачку и еду в сторону дома. Рыбалка меня расслабила. Вдруг вспомнил, как в свои десять я водил мелкую Ясю на пруд, помогал насадить червяка на крючок, а она плакала всякий раз, когда рыба попадалась на приманку.

Странно, но сейчас мысли о ней меня не раздражают. Я удивительно спокойный, и это мне нравится.

Стоит открыть дверь, как на меня обрушиваются громкие голоса, чужое возмущение. Никита нервничает, говорит на повышенных тонах, а Илья угукает, но тоже громко. Сбрасываю ботинки, швыряю ключи на крючок, прохожу в гостиную, по которой мечется Воропаев, злой, точно тысяча чертей. На барной стойке его раскрытый ноутбук, на экране страница нашего факультета, а Илья, встретившись со мной глазами, выразительно проводит большим пальцем по горлу.

— Как это, млин, называется? — взрывается Никита, завидев меня. Останавливается, на экран ноута указывает, а в глазах черти пляшут. Глаза у Воропаева сейчас не голубые и прозрачные, как обычно, а почти чёрные от гнева.

— Это страница факультета, — озвучиваю очевидное, Илья тихонько смеётся, а Никита налетает на меня волной цунами. Не бьёт, но будто бы очень хочет.

— Отдай мне её, — выдыхает в лицо, и снова этот аромат алкоголя. Да что ж такое, специально, что ли? Сговорились все?

— О чём ты вообще? — огибаю Никиту по длинной дуге, потому что с ним пьяным разговаривать желания нет. Пусть он пропустил всего несколько бокалов, но даже от такой дозы Воропаев дуреет, сам на себя не походит.

— Отдай мне её! — не унимается, а Илья закатывает глаза.

«О чём он вообще?» — шёпотом.

Но Илья не успевает даже подмигнуть, потому что Никита налетает на меня сзади, хватает за плечо и резко к себе оборачивает. От неожиданности у меня даже зубы клацают, в челюсти стреляет. Ошарашенно, совершенно выбитый из колеи, моргаю, а Никита снова повторяет: «Отдай мне её!»

— Ты сдурел, Воропаев, — не выдерживает Илья, кидается между нами, становится живым щитом. — Совсем кукушка слетела?

— Ты это специально? — взрывается Никита, глядя на меня через плечо Ильи, а я понять не могу, какого чёрта он хочет от меня и такой злой.

— Кого я должен тебе отдать, идиот?! — тоже не сдерживаюсь, и зажатый между нами Илья только силой своего пофигизма удерживает нас с Никитой от драки.

— Ясю! — орёт и, сорвавшись к месту, несётся к своему ноуту. Остервенело трёт тачпад, проматывает страницу, зовёт меня.

— Ты не знал, что ли? — удивляется Илья, а у меня башка сейчас треснет от этих недомолвок и намёков.

Отталкиваю Обухова, иду к Никите, а он тычет в экран, на котором написана моя фамилия и… не только моя. Пару раз моргаю, глаза тру, но фамилия Синеглазки рядом с моей никуда не девается.

В смысле, я куратор Яси?

Меня бросает в холодный пот. Футболка липнет к телу, перед глазами проносятся картинки прошлого, в котором мы с Ясей очень много боли друг другу причинили, и от одной мысли, что придётся слишком часто находиться с Ясей рядом, липкий ком к горлу подступает. Это страх? Или злость? Не понимаю.

Я не хочу быть с ней. Ни в каком виде. Ни в каком статусе. Но и отойти в сторону, выполнить требование Никиты не могу. Не так устроен.

Чем больше на меня давить, тем я сильнее выворачиваюсь и делаю по-своему. Назло. Пусть порой и самому себе.

Прикрываю глаза, считаю до десяти и обратно, пытаюсь вернуться в то состояние, которое подарила мне вечерняя рыбалка со смешным мужичком Михалычем с его бесконечными байками. Изо всех сил стараюсь найти то самое спокойствие, умиротворение и гармонию, но получается плохо.

Яся.

Никита.

Чёрт!

Никита её раздавит. А я… я до сих пор считаю, что Яся — только моя жертва. Если кому и можно её мучить, то только мне. Потому что ни перед кем больше Синеглазка не виновата, и грабли свои к ней тянуть не смей.