Вероника Мелан - Аарон

Ознакомительный фрагмент

Она была уверена, что не нашел. Ни один самый умный черт в этом мире ничего бы не нашел там, где бралась за дело Комиссия…

— Нашел.

Райна ушам своим не поверила. Зависла, остолбенела и превратилась в компьютерный жесткий диск, которому только что стерли бут сектор.

Нашел? Что нашел? Не мог он ничего найти…

Франк с важным видом кивнул, вскинул кейс, который все это время держал в руке, достал из него копии ненавистных Райне бумаг. Подошел к столу.

— У вас есть лупа?

— Что?

Она, все еще не вышедшая из транса, продолжала смотреть на него, не моргая.

— Лупа.

— Да… сейчас.

В ящиках стола, куда она заглядывала лишь единожды при переезде на новую квартиру, нашлось все, кроме лупы, — блокноты, ручки, линейки, степлер, чернильница и перо, сантиметровая лента… черт.

— Нет лупы, простите. А зачем она?

— А вот зачем, — Франк положил на стол один из листов — кажется, последний, — склонился над ним, снял с носа собственные очки и использовал их в качестве увеличительного стекла. — Вот здесь есть мелкий текст, видите?

— Вижу.

— Вы его читали? Особенно тот, на который указывает расположенная на третьей странице сноска в виде звездочки?

Звездочки? Да там были тонны этого мелкого текста — длиннющие абзацы, — и да, она пыталась читать его. Дважды. Но оба раза начинала психовать от сложности построения текста, чувства обреченности и от того, что каждый раз уясняла лишь одно — у нее нет выхода, кроме как ходить с уродскими шрамами на теле всю оставшуюся жизнь. Нет его. НЕТ! ВЫХОДА!

— Читала. Но там… сложно.

Юрист не стал язвить. Кивнул.

— Да, сложно. Однако там кое‑что сказано — кое‑что важное для вас. И текст под сноской не всегда читаем — требуется определенный свет, — потому вы могли его не заметить.

Свет? Вот хитрецы. Мало того, что все напечатано минус десятым размером шрифта — да — да, тем самым, где и ползающей мухе потребуется лупа, — так еще и определенный свет им подавай.

"А он умен — этот Франк, — Райна вдруг взглянула на склонившегося над столом человека с залысиной на голове другими глазами. — Дотошный".

И впервые в ее уме это слово прозвучало комплиментом. Она так и продолжала смотреть на его лысину, когда Маннштайн оторвал взгляд от документа, моргнул и удивленно спросил:

— Так вы хотите узнать, что там написано?

— Конечно.

Да — да, хочет. Наверняка в этих напечатанных микроскопическим текстом абзацах сказано то, что ей положена амнистия — освобождение от наказания. Через пару тысяч лет, например. Вполне в духе Комиссии… Поганая шутка.

Райна боялась верить. Даже мысли об этом не допускала.

— Так вот, сноска на странице три указывает на определенный фрагмент текста, в котором описаны все случаи "но" или, как мы их называем — фритальные возможности обвиняемого субъекта, наказание которого положено считать конгедениальным, а на самом деле…

Она уже запуталась.

— Ближе к делу, Франк, — Маннштайн мигнул — она все‑таки назвала его по имени. — Там есть что‑то полезное для меня или нет?

— Есть.

На это раз мигнула она.

— А вы можете рассказать мне об этом простым языком?

— Могу.

Он почти обиделся. Почти. Хотел продемонстрировать словарный запас профессионала, но привычно наткнулся на дилетанта. И с профессиональной выдержкой не стал обращать на это внимание.

— Там сказано, что обвинение с вас будет снято в случае, если вы предпримете одно действие.

— Какое действие?

Приползет к представителям Комиссии на коленях и будет стоять перед ними сорок дней и ночей кряду? Поклянется, что никогда и никого не будет больше убивать? Удавится в счет искупления грехов на собственной люстре?

— Посетите некий объект.

— Какой объект?

Ее голос внезапно охрип; внутрь против всякой воли начала заползать вера — вера в лучшее. А что, если…

Если он прав? И обвинение можно снять? Почему она — дура — не прочитала этот текст раньше? Почему не прочитала…

— Говорите, Франк.

Теперь ей больше жизни требовалось услышать продолжение. Неужели…

— Озеро Дхар.

— Озеро? Я должна посетить какое‑то озеро?

— Да. Озеро Дхар.

И всего‑то?

— И тогда обвинение потеряет силу?

— Сразу же, как только вы достигнете объекта и исполните ритуал омовения.

Омовения? Звучит глупо… Или слишком просто. Однако руки Райны уже дрожали так сильно, что из пальцев выпала дорогая ручка.

— А где… оно находится?

Маннштайн с гордостью выпрямился, поправил пиджак:

— Координаты даны во второй сноске под звездочкой.

Озеро.

Она больше не слышала его — она тряслась. От страха, от того, что боялась поверить. От того, что уже начала верить…

— Вы это… серьезно? Вы не шутите? Не разыгрываете меня?

Зачем‑то поднялась из‑за стола, попыталась склониться над бумагами, но поняла, что ничего не видит — не различает от нервозности буквы.

— И оно… будет снято?

Райна напоминала себе бабку — инвалида, не способную ни устоять на ногах, ни расслышать того, что ей говорили.

— Да. Как только вы… искупаетесь в этом озере.

— Шутка…

— Нет, не шутка. Я бы не пришел с "шутками".

— Не шутка?

— Нет.

— И шрамы уйдут?

— Не знаю насчет шрамов, но обвинение потеряет силу, я в этом уверен.

Уверен.

— Уверены?

— Да, уверен. Я — профессионал, мисс Полански, и в вопросах трактования законов не ошибаюсь.

Она вдруг начала оседать на пол — больше не чувствовала ни ног, ни рук, ни головы — не чувствовала тела вообще.

Дора… Дора, ты подарила мне надежду. Заставила жить, заставила снова верить…

— Мисс Полански, с вами все хорошо?

Она приготовилась жить с этими шрамами вечно, приготовилась умереть с ними. Из‑за них.

— …может, воды?

— Нет — нет, ничего не нужно. Мне… нужно…

И она вдруг принялась тихо плакать.

— Я понимаю, вам нужно побыть одной, все обдумать.

Голос юриста доносился издалека, с другой планеты; Райна, дрожа, свернулась прямо на паркете — жалкая, ошеломленная, неспособная ни толком поверить, ни скрыться от проникшей внутрь надежды. И от той боли, которую эта надежда с собой принесла.

— Я запишу координаты на отдельном листе. Чтобы вам не искать. Мелкий шрифт…

Она не слышала его — ее будто оглушило.

Джокер не убил ее. Не добил. Остался шанс — шанс на спасение. Она плакала от боли и облегчения, от жалости к себе, от собственной глупости, от того, что когда‑то не сумела дочитать бумаги, не додумалась отнести их к профессионалу…