Дж. Редмирски - По дороге к любви

Ознакомительный фрагмент

Как же я тогда на него разозлился, неужели все это он сказал только потому, что, мол, если я стану оплакивать его, единственного человека, за которого готов жизнь отдать, то буду размазней. Плевать мне на его завещание. Что оставит, то и оставит. Может, я вообще все маме отдам.

Отец всегда был с нами суров, можно сказать, драл как сидоровых коз. И меня, и братьев. Но хочется верить, из нас выросли нормальные люди (возможно, как раз потому, что драл). Эйдан, старший из нас, стал владельцем процветающего ресторана с баром в Чикаго, жена его — педиатр. Эшер, самый младший, учится в колледже и хочет сделать карьеру в корпорации «Гугл».

А я что? Стыдно признаться, но в прошлом году я тайком от всех снялся в нескольких рекламных роликах для довольно известных агентств, но делал это лишь потому, что год выдался тяжелый. После того как я узнал о болезни отца. Рыдать я не мог, поэтому отыгрался на своем стареньком автомобиле тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Взял бейсбольную биту и разнес его к чертовой матери на куски. Мы с отцом вместе восстанавливали его почти с нуля. Это была наша с ним общая мечта-идея, которую мы начали осуществлять перед тем, как я закончил школу. Я и подумал, что, если папы не будет, на хрена мне эта машина.

Ну так вот, рекламные ролики.

Черт возьми, я сам не искал этой работы. Никогда даже не думал о таком. Просто однажды сижу как-то в баре у Эйдана, пьяный в сосиску, ко мне подваливает пара хмырей. Наверное, им было плевать, что я… гм… в общем, в задницу пьян, суют мне свои визитки, предлагают кучу денег только за то, что я похлопочу мордой возле какого-то их здания в Нью-Йорке, а прошло уже три недели, как я любуюсь на свою разбитую машину, «шевроле камаро» кстати, и чуть волосы на голове не рву, глядя, во что я ее превратил, ну, я и думаю: почему бы и нет? Одного чека за то, чтобы покрасоваться перед объективом, хватит на ремонт кузова, еще и останется. И я покрасовался. Снялся в нескольких роликах, заработал, так что хватило на ремонт всей машины, но подписать контракт на пятьдесят тысяч, который мне предложила еще одна фирма, неважно какая, отказался, потому что, как я уже говорил, выплясывать перед камерой в нижнем белье за деньги — это не для меня. Черт возьми, да уже после тех роликов, в которых я снялся, мне казалось, что я искупался в дерьме. Вот я и поступил так, как поступает любой нормальный мужик, который ест мясо и пьет пиво, я же мужик, а не какой-нибудь там педик: пошел в салон, сделал несколько татуировок и устроился на работу механиком.

Конечно, мой старик не такого будущего хотел для меня, но, в отличие от братьев, я давно усвоил, что это мое будущее и моя жизнь, и я не могу заставить себя жить так, как от меня ждут другие. Я и колледж бросил, когда понял, что мне совсем не интересно то, что я там изучаю.

Почему люди почти всегда поступают по чьей-то указке, почему боятся быть не как все?

Нет, я не такой. И от жизни жду совсем другого. Ни денег, ни славы, ни собственной слащавой морды на рекламном щите на Таймс-сквер, ни высшего образования, которое приведет меня в светлое будущее, а может, и не приведет. Не знаю, чего я хочу от жизни, но нутром чувствую: не этого. Все это не мое. А что мое — когда-нибудь узнаю. Всему свое время.

— На автобусе? — недоверчиво спрашивает Эйдан.

— Да, — отвечаю, — на автобусе. В дороге хорошо думается.

— Эндрю, отец может умереть в любую минуту, — говорит он, и я слышу, как ему тяжело. — Серьезно, брат.

— Приеду, когда приеду.

Нажимаю на кнопку «конец связи».

Кажется, в душе у меня теплится крохотная надежда, что он умрет до моего приезда. Потому что знаю: если это случится на моих глазах, у меня крыша поедет. Это же мой отец, человек, который меня растил, которым я восхищаюсь. А он говорит: не надо плакать. Я всегда его слушался, всегда старался быть для него хорошим сыном и сдержу слезы только потому, что он попросил об этом. Но знаю точно: если послушаюсь его, горе разрушит меня изнутри.

Я не хочу для себя такого конца, какой устроил для своей любимой машины.

В спортивную сумку я сунул пару чистого белья, зубную щетку, мобильник и плеер с любимыми песнями. Только классический рок, это тоже досталось мне от отца: «Вся эта новая музыка, которую слушает сейчас молодежь, — полное дерьмо, сынок, — повторял он как минимум раз в год. — Мальчик мой, слушай лучше старых добрых „Лед зеппелин“!» Признаюсь, я совсем уж не избегал новой музыки только потому, что так делал папа. У меня ведь и своя голова на плечах. Но все-таки воспитывался на классике, чем очень горжусь.

— Мам, ну это-то зачем?

Мама сует мне в сумку чуть ли не дюжину пакетиков с влажными салфетками, чтобы почаще вытирать руки. Она всю жизнь боялась микробов.

С шестилетнего возраста я жил то в Техасе, то в Вайоминге. В конце концов понял, что в Техасе мне все-таки лучше, потому что я люблю жару и обожаю Мексиканский залив. Уже четыре года у меня собственная квартира в Галвестоне, но в последний вечер мама настояла, чтобы я переночевал у нее. Она знает, как я отношусь к отцу, знает, какой иногда я бываю взрывной, когда мне больно или когда разозлюсь. Однажды я даже сутки отсидел в тюрьме, когда отмудохал Даррена Эббса за то, что он ударил по лицу свою девушку. А когда пришлось усыпить моего лучшего друга Максимуса, — у него обнаружилась застойная сердечная недостаточность, — я разбил себе кулаки о ствол дерева, растущего неподалеку от моего дома.

Вообще-то, я человек смирный, просто не люблю всяких козлов, а иногда и себя тоже.

— В этих автобусах всегда так грязно, — говорит мама, засовывая салфетки в сумку. — Однажды я ехала на одном, еще до того, как познакомилась с твоим папой, так потом целую неделю меня тошнило.

Я с ней не спорю: бесполезно.

— И все-таки не понимаю, почему ты не хочешь лететь самолетом? Ведь это гораздо быстрее.

— Мамуль, — говорю, целуя ее в щеку, — так надо, понимаешь? Ну, считай, что так мне на роду написано, судьба, значит.

В то, что так мне на роду написано, я не очень-то верю, просто хочу шуткой поднять ей настроение, хотя она знает, что у меня самого на душе кошки скребут. Иду на кухню, открываю шкаф, беру две пачки коричного печенья, сую в сумку.

— А вдруг самолет разобьется?

— Замолчи, Эндрю, это не смешно, — сердито отзывается она.

Улыбаюсь и обнимаю ее:

— Да успокойся ты, все будет в порядке, я успею повидать папу до того, как…

Мама прижимается ко мне теснее, и я еще крепче обнимаю ее.

Добравшись до Канзаса, начинаю думать, что мама была не так уж неправа. Я-то хотел воспользоваться длинной дорогой, чтобы поразмыслить как следует, прочистить мозги, прояснить для себя, что я сейчас делаю и что буду делать, когда папы не станет. Потому что тогда все изменится. Всегда все меняется, когда умирает человек, которого ты любишь. И подготовиться к этим переменам невозможно, как ни пытайся.