Война любви - Алиаскар Баймухамедов

стоит. Фамилия, имя, отчество — казахские. Рожа тоже. А в графе “национальность” стоит “русский”. Он, бедолага, сколько инстанций прошёл, физиономию свою предъявлял. Но у нас, же не по лицу определяют. По паспорту. Так и пришлось ему в графе “национальность” вообще прочерк поставить. А это же не просто прочерк, а минус. Минус одна личность из нации. Даже из двух наций. А это как раз тот случай, когда минус на минус, не даёт плюс. И сколько в стране теперь людей без национальности живёт. С прочерком в графе. Как им быть? Хотя бы за границей, как представляться? “Ты кто по национальности?”. “Я — прочерк, из Казахстана”.

И, не дай Бог, межнациональная рознь начнётся. В нынешней ситуации всякое может быть. Начнут искать крайних. Могут и на русских стрелки перевести. У Касыма жена русская, дети — метисы. Так он всем богам молиться, чтобы мир был между народами. И в мечеть садака носит, и в церкви свечки ставит. Не дай Бог, говорит, резня начнётся. Кого мне резать? Русских, чтобы мою шкуру не подпортили? Или своих казахов, чтобы семью защитить?

Вот и возникает вопрос — откуда берётся нацизм. Да ниоткуда он не берётся. В общественном сознании он был, есть и будет всегда. Просто он находится в дремлющем состоянии. И ждёт своего момента. Он как вирус герпеса, который есть в организме каждого, даже самого здорового человека. И проявляется этот вирус только при определённых обстоятельствах. Простуда там, переохлаждение или общее ослабление иммунитета. Стоит возникнуть благоприятной для него ситуации, он тут же вылезает. Так и нацизм. Стоит возникнуть подходящим для него условиям, он тут же расцветает пышным цветом. А общее состояние государства сейчас очень ослабленно. Иммунитет у него подорван.

И национализм присутствует в любой нации. Ничего дурного в самом национализме нет. Но у национализма, как у медали, есть две стороны. Одна сторона — это так называемый гражданский национализм. Любовь к Родине. И доброжелательность ко всем живущим в ней. Так сказать — разумный национализм. Он тяготеет к патриотизму. И есть национализм этнический. Это идея национального превосходства и национальной исключительности. Желание возвысить свою нацию и противопоставить её другим нациям. Вот он уже тяготеет к нацизму. А нацизм ничего хорошего не несёт народу. Нацизм — это путь во мрак. Но в нынешнее время, когда мрак сгущается над всеми народами, неизвестно, как всё может обернуться. По всей видимости, разум оставляет человечество. Оно всё больше погружается в безрассудство. И никто не знает, чем всё это может закончиться.

В Казахстане пока всё спокойно. Но Имашев не был уверен, что казахи смогут сохранить мирное течение жизни. И вирус нацизма и шовинизма, распространяющийся за северными границами Казахстана, не занесёт на его территорию. И тогда вопрос национальности конкретно встанет перед каждым казахстанцем. Но как это объяснить дочери Имашев не знал. И это выводило его из себя.

Вот уже три дня Асель не могла уснуть. Сначала Асель отнеслась ко всему как к недоразумению. Надеялась, что скоро всё разрешится и родители поймут, что они неправы. Потом она стала злиться. Ругала родителей, за такое обращение с ней. Разрабатывала планы побега. После у неё случилась истерика. Асельку долго трясло и колотило, и мать отпаивала её какими-то таблетками из своей обширной аптечки. Вскоре Асель впала в ступор. Мозг её отказывался воспринимать действительность. Она замкнулась в себе и перестала выходить из своей комнаты. Истощённая её, измученная бессонницей и нервными переживаниями, психика отключила все рефлексы и чувства.

И вот сегодня ночью Асель приняла решение. Решение было настолько простым и гениальным, что Асель даже удивилась — как такое простое и гениальное решение не могло прийти ей в голову раньше. Теперь она знала, кто во всём виноват, и что делать, чтобы разом покончить со всеми проблемами, не причинив никому из дорогих и любимых ей людей никакого вреда. Приняв решение Асель, впервые, за последние несколько дней, уснула спокойно. Засыпая, Асель улыбнулась.

В разгар совещания в кабинет Имашева ворвалась секретарша.

— Марат Асетович, — почему-то шепотом сказала она. — Вас по второй линии, срочно.

— Я же просил — ни с кем меня не соединять, — раздражённо сказал Имашев.

— Это Ваша супруга, — делая страшные глаза, прошептала секретарша. — Это очень срочно.

Имашев взял трубку.

Голоса жены он не узнал. И то, что она говорила, сначала не понял. Какая-то соседка, булочная, разбитый стакан. Потом уже, когда он сбегал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, до него, постепенно начало доходить сказанное супругой. Она вышла за хлебом. На обратном пути встретила соседку и заболталась с ней. Когда вернулась домой, пошла звать дочку завтракать. Аселька лежала без сознания. Рядом с кроватью был разбитый стакан и пустые упаковки от лекарств. Она вызвала скорую помощь. Асельке промыли желудок, но она ещё не пришла в сознание. Сейчас их увозят в больницу.

— Я вызвала машину, — донёсся сверху голос секретарши. — Гена ждёт на выходе.

Геннадий распахнул дверцу. Поехали.

Всё проплывало, как в тумане. Улицы, здания, машины. Тормознули возле какого-то шлагбаума. Гена что-то кричал меланхоличному охраннику в будке, но тот никак не реагировал. Имашев вылез из машины и побрёл по дорожке в направлении, указанном стрелкой “Приёмный покой”. Мимо проплывали смутные пятна лиц. Размытые синие больничные пижамы. Белые халаты. Какой-то пацан в беседке молча, с остервенением лупил кулаками белую колону, оставляя на ней тревожные, красные, как его мотающаяся в разные стороны голова, пятна. Какая-то девчонка, со знакомым лицом, увидев Имашева, испуганно схватила красный маятник пацаньей головы и с силой прижала его к своей груди.

Имашев прошёл в регистратуру, назвал свою фамилию. Медсестра просмотрела журнал и попросила подождать. Имашев присел в коридоре на кушетку. Мимо проплывали белые халаты, синие пижамы. Доносился гул голосов, из которого в утомлённый мозг Имашева западали отдельные, несвязанные между собой фразы.

— Опять на завтрак перловку давали, — равнодушно сообщил кому-то скрипучий старческий голос. — Задолбали уже.

— Марьванна в отпуск ушла, — расстраивался кто-то. — Эта новенькая совсем уколы ставить не умеет. Вся задница болит.

— Да-а, — вздохнули в ответ. — У Марьванны рука лёгкая.

— Начались необратимые процессы, — убеждал кто-то кого-то.

Последняя фраза заинтересовала Имашева, и он посмотрел в сторону удаляющихся белых халатов.

— Жить-то будет? — спросил один.

— Да жить-то будет, — ответил другой. — Но дурочкой останется на всю жизнь. Разве это жизнь. Как растение.

— Жаль, — вздохнул первый. — Девчонка-то красивая. Очень жаль…

Халаты свернули за угол и пропали.

К Имашеву подошёл доктор в ослепительно белом халате.

— Вы Имашев? — спросил доктор.

Имашев встал.