Цугцванг - Ария Тес

что, конечно же, смешит Максимилиана. Он смотрит на меня устало-снисходительно, после закатывает глаза и выходит из машины, а я не могу поверить, что заснула…

«Рядом с врагом! И где я теперь?!»

Придвигаюсь ближе к лобовому стеклу и понимаю, что в еще больше ловушке, потому что это всего лишь подземный паркинг, а не улица.

Я не знаю, где нахожусь…

Становится страшно, и я жадно разглядываю серые стены, ряды дорогих машин, чтобы выловить из кучи шелухи хотя бы одну зацепку — ничего. Здесь ничего нет, и я просто в заднице!

«Чертова вечная усталость…» — по комичному устало вздыхаю и снова откидываюсь на спинку сидения. Я так вымотана, что даже не могу нормально разозлиться, и даже больше! Мне снова хочется заснуть, а лучше завернуться в свое одеяло, как в кокон, и спрятаться от всего этого безумия…

Прикрываю глаза, но сразу их распахиваю, реагируя на шум: моя дверь резко открывается и в меня летит куртка вместе с сухим.

— Одевайся.

На пол гулким грохотом падают черные, короткие угги, а я медленно моргаю, потому что не могу достаточно быстро реагировать на происходящее. Снова приходит чувство севшей батарейки, и даже его цык не помогает делу.

— Амелия, если ты сейчас не оденешься, пойдешь так.

Понимаю, что он не шутит. Не хочется мне идти босой по парковке, поэтому я заторможенно поворачиваюсь и всовываю ноги в пушистые, модные ботинки, а потом пытаюсь встать. Рука соскальзывает, и я снова падаю обратно, чем окончательно лишаю всякого терпения господина Александровского. Он хватает меня за локоть и вытаскивает из машины так резво, что я почти теряю равновесие, вовремя схватившись за его пальто. Сразу отдергиваю руку, как от огня, на что получаю веселый смешок и ничего больше. Ему плевать, моя реакция только забавляет. Захлопывает дверь, пока я тру глаза одной рукой, пихая другую в рукав. Зеваю. Максимилиан натягивает на меня куртку сам, а когда поворачивает к себе лицом, "шутит".

— Я бы тебя отнес, как сказочную принцессу, но извини, меня тут недавно подстрелили…

Не реагирую, да и мне плевать — я отвожу взгляд. Разглядывать «ничего» лучше, чем его, и это уже нашему принцу не очень нравится. Он грубо хватает меня за уже, наверно, помеченный локоть, который всегда один и тот же, будто он для него магнит или типа того…Быстро идем по коридору из машин. Я еле поспеваю за ним, но ему на это насрать, как мне было насрать минуту назад. Максимилиан разве что оглядывается, но больше не говорит ни слова, а кулаком вызывает лифт.

Со звоном створки открываются, и меня снова волокут, будто безвольную куклу, которую даже в тесном квадратике не отпускают на безопасное расстояние. Максимилиан держит меня за свое излюбленное место и смотрит на счетчик этажей, тогда я решаю сделать тоже, но на самом экране «выбора».

52

Горит в красном кружке вроде четко, но я все равно вглядываюсь, чтобы убедиться.

«Неужели реально так высоко?» — бегло осматриваю цифры рядом, — «Тридцать пять, сорок, сорок восемь…Реально…»

Бросаю на него неуверенный взгляд, сталкиваясь с ответным. Все это время он меня изучал, а я и не заметила, поэтому резко отвожу все внимания, уставившись в пол. И снова смешок…от него пробирает до костей, и я отстраняюсь, но когда звучит звоночек, это уже не имеет значения. Максимилиан в миллионный раз тащит меня за руку вперед к огромной, железной двери. За ней еще один коридор с пятью дверями поменьше: все разные, так что я быстро соображаю, что это все соседские квартиры, а меня ведут к третьей справа.

Я не очень хочу туда заходить, смотрю в темноту и сжимаю вспотевшие ладони. Максимилиан вроде даже и не давит, просто стоит и смотрит на меня, вот только недолго. Только я хочу сделать шаг назад, как он резко хватает меня за загривок и вталкивает в квартиру. Ему снова надоело.

Когда зажигается свет, я никуда не смотрю, кроме как в пол. Не хочу видеть, ничего не хочу знать. От последнего «тычка» дико обидно, поэтому я хмурю брови, чтобы не разрыдаться. Еще мне страшно, если честно. Наверно до этого момента, я не особо понимала, что происходит на самом деле и какова действительность, зато понимаю теперь. Он гораздо сильнее меня, и если захочет причинить боль, сделает это с легкостью. Душевную так вообще, как раз плюнуть, но я сейчас говорю о физической. Я только сейчас поняла, что совсем его не знаю, и по факту, он может позволить себе все, что угодно.

«Он — ночной кошмар…» — Оксана всплывает совсем не во время, и я быстро стираю слезу, закусывая нижнюю губу, чтобы немного прийти в себя.

— Не рыдай, это утомляет, — цыкает, кидая ключи на тумбу, — Или ты так скучаешь по общаге? С алкашами, которым дай немного больше водки, распишут тебя по кругу?

«Да, скучаю!» — слабо бунтую внутри, но снаружи совершенно ничего не проявляю.

Закапываюсь в себя глубже, а когда ощущаю его присутствие лопатками, еще глубже. Максимилиан ничего не замечает, вместо того берется за прядку волос, слегка покручивает ее, а потом убирает за ухо.

— Тебе когда-нибудь говорили, что подвальные парикмахерские никогда не делают ничего нормально? Стрижка просто блеск, котенок.

Хочу отстраниться, но он снова предугадывает меня, кладя руку на живот и рывком вбивая в свою грудь. Я ни жива, ни мертва. Стою жмурюсь, не дышу и стараюсь вообще не подавать никаких признаков жизни — говорят, что в дикой природе это спасает, а чем он не хищник? Проводит носом по волосам, ниже, пока не добирается до шеи, а я вонзаю ногти еще глубже себе в ладони. Не знаю, что будет дальше, но мне еще страшнее от догадок, которые так и крутятся на уме из-за упирающего в спину «весомого аргумента».

«Наверно он захочет отомстить мне за все, что я сделала?» — и я убеждаюсь, когда он хрипло шепчет, намеренно задевая мочку уха.

— Поставить бы тебя на колени прямо здесь за то, что ты сделала на набережной. Может быть, если жестко трахнуть твой грязный рот, ты навсегда запомнишь простое правило: никогда меня не бей? Особенно туда.

По коже бегут мерзкие, колючие мурашки, когда воображение подкидывает эту ужасно унизительную картину. Я почти не могу сдерживаться, знаю, что еще чуть-чуть и разрыдаюсь, а еще не могу вдохнуть из-за огромной, сухой таблетке, застаревшей в горле. Мне остается только молиться, и еще более усердно, когда он сжимает в